Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941) - страница 12
:[26] вероятнее всего, они просто становятся козлами отпущения. На них концентрируется недовольство, связанное с изменениями. Бердс отмечает также, что не удовлетворенные действиями священников (результаты доносов незначительны), крестьяне все чаще и чаще обращаются к представителям государства>{87}.
Пытаться воскресить прошлое в отношении интересующих нас в данном случае практик — означает бросить настоящий вызов самому себе, поскольку действительно прожитое и знание о нем накладываются друг на друга слоями, которые часто переплелись нераздельно. В 1917 году уже существует весь словарный запас, относящийся к области доносительства: донос, челобитная, фискал… Но эти термины, отсылающие к разным, часто уже давно исчезнувшим, явлениям, имеют тенденцию сливаться в одно понятие. История, как кажется, оставила российскому населению в наследство не столько конкретный способ поведения, сколько самое идею о возможности обращения к властям с жалобой с целью указать этим властям на источники недовольства.
Таким образом, информирование властей с самого начала имеет двусмысленный характер: оно, вне всякого сомнения, соотносимо с французским понятием «dénonciation» в самом широком значении этого слова*. Все формы общения между народом и властью, которые мы только что рассмотрели, так или иначе связаны с проявлениями возмущения или сообщениями о нарушениях, которые могут носить как очень общий, так и весьма частный характер. Некоторые институты, подобные «челобитной», скорее служат решению общих вопросов и выявлению несправедливостей. В других, наоборот, делается акцент на индивидуальной ответственности, они предназначены для усиления контроля над населением; конкретным примером тому является обязательство доносить, которое очень рано устанавливается на Руси.
В момент прихода большевиков к власти проблема доносительства, его распространенности, а также нравственного аспекта, который неизбежно в связи с этим возникает, не является чем-то новым для российского общества. Власть уже неоднократно поощряла эту практику и пользовалась ее плодами. Поначалу цель, которую преследуют власти, — это фиксация «злых речей», направленных против государя. Постепенно, однако, доносительство начинает касаться других тем и распространяется все шире. Это не означает, однако, что российское общество поражено «вирусом», или что можно говорить о «гене» доносительства в России>{88}.
С другой стороны, центральная власть предстает как инстанция, к которой обращаются за справедливостью, во всяком случае, она постаралась создать о себе такое представление. Однако можем ли мы говорить о доносительстве как о явлении, глубоко укорененном в российском обществе? Трудно количественно оценить реальный масштаб обращения к подобному способу добиться справедливости. Кто обращался к царю? Писари Ивановской площади могли, конечно же, частично восполнить недостаток грамотности, однако наверняка не решали полностью проблему. Мы не располагаем количественными характеристиками распространенности феномена, который мы только что описали. Кроме того, историки, его изучавшие, как представляется, находились под влиянием своей эпохи. Это касается, например, возможности передачи прошений непосредственно царю: авторы конца XIX века изображают ее как несомненно существовавшую, и это их мнение часто повторяется в более поздних трудах; однако советский историк, как мы видели, представляет ситуацию более многопланово. Точно так же в исследовании Дитятина, который стремится показать недостаток связей между населением и властью в конце XIX века, в качестве противовеса упоминается об эффективности традиционной системы, в которой жалобы «всегда рассматривались» и «часто удовлетворялись»>{89}. Дело представляется совершенно иначе при чтении работы Шмидта, написанной в 1950-е годы. Этот автор описывает Челобитный приказ как «орган управления в феодальном государстве (который должен был) способствовать удержанию эксплуатируемого большинства в узде, укреплять государственный аппарат принуждения»>{90}. Сознательно ли историк намекает на проблему жалоб в Советском Союзе — государстве, в котором он живет, или эта параллель, которую невозможно не провести, совершенно случайна?