Пятисотлетняя война в России. Книга первая - страница 38
Нашествия, подобного наполеоновскому, не было со времен походов хана Батыя. Сожженные города и села, затоптанные поля, горящие леса, бегство населения, воющие волчьи стаи на дорогах, кружащееся воронье над трупами людей, отступающая в панике, захваченная врасплох армия, раздираемая генеральскими склоками. Отчаянное сражение на подступах к Москве, сдача Москвы, ее пожар и гибель.
Гроза двенадцатого года! Казни и аресты для наведения порядка в тылу. Убийство и наказание кнутом мертвого Верещагина. Страшная зима, голод, контрнаступление, поход в Европу, взятие Парижа, осмысление того, что нищая и отсталая страна не может быть победителем, даже победив в страшной войне. Попытка превращения России в «депо мировой контрреволюции» (через сто лет будет сделана более страшная попытка ее превращения в депо «мировой революции»). Доведена до абсурда милитаризация страны на идее военных поселений, хаос, восстания в армии, создание тайных обществ, заговоры на цареубийство, все больший и больший политический, экономический и моральный развал.
В ужасе мечется царь с явными признаками мании преследования, уже понимающий свою неспособность управления Империей. И, наконец, он неожиданно отъезжает в Таганрог, имитирует собственную смерть и бежит из страны под вымышленным именем.
Царствование его преемника и брата Николая Павловича началось с артиллерийской стрельбы в центре столицы Империи, когда картечными залпами пришлось разгонять мятежные полки, с помощью которых политически издыхающая русская гвардия пыталась последний раз заявить о себе как о реальной политической силе. За всем этим, что вполне естественно, последовали массовые аресты, впоследствии охватившие всю страну, ссылки и казнь главных заговорщиков.
Подобное начало царствования привело к созданию Третьего отделения — принципиально нового карательного аппарата — предтечи послесталинского КГБ по всепроникаемости и глобальному надзору. Страна, превращенная в огромный военный лагерь еще в ходе предыдущих царствований, на этот раз вполне организованно была окружена жандармами и профильтрована тайной полицией.
Те немногие, кто не мог существовать в подобных условиях и задыхался в атмосфере военно-полицейского царства, гибли, распределялись по тюрьмам, каторгам и сумасшедшим домам, истреблялись в бесконечной Кавказской войне.
Погибли Пушкин и Лермонтов, попал на каторгу Достоевский, забриты в солдаты Баратынский и Шевченко, объявлен сумасшедшим Чаадаев, арестован и сослан Петр Долгорукий, бежал из страны Герцен. В дополнение к Кавказской, Польской и Турецкой войнам бряцанье русского оружия разносилось на всю Европу, откровенно грозя опустошительным нашествием.
Побывавший в 1839 году в России французский роялист маркиз де Кюстин в ужасе отметил: «Эта страна находится в постоянном военном положении. Она не знает мирного времени!» И никогда не знала, следовало бы добавить. Абсолютная монархия, ограниченная исключительно удавкой.
Бунты и восстания следовали непрерывной чередой и подавлялись с неимоверной жестокостью.
Очевидец описывает наказание провинившихся во время бунта в одном из военных поселений (в 1832 году): «Виновных в нашем округе оказалось около 300 человек. Забитые в тяжелые деревянные колодки обвиняемые просидели в тюрьме до Великого поста 1832 года в томительном ожидании окончательного решения своей участи. Наконец, участь была решена: одних приговорили к наказанию кнутом на так называемой кобыле, а других — к прогнанию шпицрутенами.
Кобыла — это доска длиннее человеческого роста, дюйма в три толщины и в пол-аршина ширины. На одном конце доски — вырезка для шеи, а по бокам — вырезки для рук так, что когда преступника клали на кобылу, то он обхватывал ее руками, и уже на другой стороне руки схватывались ремнем. Шея притягивалась также ремнем, равно как и ноги. Кнут состоял из довольно толстой твердой рукоятки, к которой прикреплялся плетеный кнут, длиною аршина полтора, а на кончик кнута ввязывался шести-восьмивершковый сыромятный ремень, четырехгранный, с карандаш толщиной…
Наступило время казни. На плацу была врыта кобыла. Близ нее прохаживались два палача, парни лет двадцати пяти, отлично сложенные, мускулистые, широкоплечие, в красных рубахах, плисовых шароварах и в сапогах с напуском. Плац был оцеплен казаками, а за ними толпились родственники осужденных. Около 9 часов утра прибыли на место казни осужденные к кнуту. Одни из них были приговорены к 101 удару кнутом, другие — к 70 или к 50, а третьи — к 25 ударам кнута.