«Пятнадцать радостей брака» и другие сочинения французских авторов XIV-XV веков - страница 5

Каждый раз Инсар украдкой косился на клетку, проходя мимо. Иногда ему казалось, что Сешафи наблюдает за ним, и этот взгляд прожигал спину сильнее солнца. В один день Инсар все-таки подошел к клетке, когда поблизости никого не было, но сфинкс даже не пошевельнулся.

– Почему ты молчишь? – тихо спросил Инсар.

Руки оттягивал чан с костями – его велели отнести своре, и с этим хотелось покончить как можно скорее. Сешафи, лениво водя кисточкой хвоста по земле, не ответила. Голод, синяки и гниющая рана наверняка не давали ей спать, и тут сердце непривычно кольнуло.

Воровато оглядевшись, Инсар просунул большую кость в клетку и тут же отскочил, опомнившись. Зачем он это делает? Для чего? Нет, он не знал ответы, но почему-то чувствовал, что так – именно так – и должен поступать достойный человек Вах-Нахима.

Когда он вернулся, Сешафи лежала там же, где и раньше, но кость исчезла. Услышав шаги, Сешафи обернулась, окинула мальчика потухшим взглядом и наконец произнесла:

– Глупый детеныш… Твой жалкий народ думает, что сможет силой забрать мое последнее сокровище, но никогда люди еще так не ошибались. Я не открою тайну, которой вы недостойны. Наивные…

Ее голос был хрипловатым, как гул древней раковины, прижатой к уху. Сешафи смотрела на Инсара открыто и беззлобно, с серьезностью покойной матери, и ему вдруг стало стыдно.

– Нам всего лишь нужно немного воды, – тихо ответил он. – Совсем… чуть-чуть.

Разводы жира в опустевшем чане тускло блестели на свету, и он принялся рассматривать их, боясь поднять глаза. Глядеть на Сешафи не хватало смелости.

– А когда воды было много, вам не хватало всего мира, – пробормотала та, отворачиваясь и лапой поигрывая обглоданной костью. – Когда до горизонта тянулся океан, вы и подумать не могли, что однажды и он пересохнет. Вы не знали, каково это – беречь мир, который мы так трепетно растили. Теперь платите за это.

Сешафи легла в тень, плотнее сложив крылья, будто говоря: ты свободен, мальчишка, больше я ничего не расскажу. Инсар что-то буркнул под нос, пошел прочь, перехватив чан, а потом все-таки обернулся и спросил, не надеясь услышать ответ:

– Океан… Что такое океан?

Тонкие губы Сешафи растянулись в мечтательной улыбке, и она приоткрыла глаза. На миг показалось, что в лиловых глазах сфинкса отразилось что-то очень… знакомое.

– Это бесконечная вода, которая тянулась до края земли.

С того дня Инсар каждый день приходил к клетке и тихонько подкладывал сфинксу кости и кусочки мяса, блестящие от жира и масла. Он не знал, зачем это делает, – он даже боялся представить, к чему это приведет, – но одинокий сфинкс, запертый в клетке и хранящий тайну, будто звал его.

Сначала было страшно – страшно до безумия и дрожи в руках. Он крался в тени шатров, озираясь и подскакивая от каждого шороха, чтобы сесть у клетки, угостить Сешафи и боязливо сгорбиться под ее пронзительным взглядом. О тайне он больше не спрашивал – нет, сердце Инсара волновали истории.

– Расскажи мне что-нибудь, – каждый раз просил он звенящим шепотом, вытирая с лица липкий и горячий пот.

– Глупый ребенок, – вздыхала Сешафи. – Неужели сказки прошлого стоят ошибок настоящего?

Она была помешана на загадках, но Инсар к этому быстро привык.

Привык он и к своим вылазкам, и страх пропал, не успев пустить колючие корни. Никогда еще Инсар не чувствовал себя настолько отчаянным и храбрым. Правда, за такую храбрость Касим вряд ли бы его похвалил…

Особенно хорошо было на закате, когда белое солнце становилось янтарным, пряталось за горизонт, и раскаленная земля вместе со знойным небом медленно окутывались прохладным сумраком. Тени удлинялись, ветры успокаивались, и песок замирал, чтобы в полночь продолжить свой вихревый танец. Когда поблизости кто-то появлялся, Инсар заползал под полог соседнего шатра, а Сешафи отворачивалась. Похоже, больше ни с кем она не разговаривала. Только с ним, с Инсаром.

Инсар приходил, чтобы услышать что-нибудь еще об океане, но Сешафи говорила только то, что хотела, – такими уж были эти гордые, своенравные сфинксы.

– Я последний сфинкс этой бесконечной пустыни, – иногда бормотала Сешафи, задумчиво глядя вдаль. – Мои предки и потомки были растерзаны людьми ради нескольких глотков воды.