Пятницкий - страница 22

Еще одно убежище. Пришел знакомый по Лукьяновке студент, оказавшийся представителем комитета. От него Иосиф узнал, что бежало не двенадцать, а только одиннадцать человек. Неудача постигла Сильвина. Набросившись на часового сзади и мгновенно скрутив его, Бродяга услышал какой-то шум, принятый им за тревогу. Он побежал в камеру, уничтожил паспорт, запрятал в тайник деньги и вернулся во двор. Выяснил, что никакой тревоги не было, заключенные продолжают прогулку, а надзиратели сотрясают своим храпом стены политического корпуса. Но время безвозвратно потеряно, паспорт уничтожен, да и как одному совершить побег, когда нет ни лестницы, ни сильной руки товарища…

Много позднее, закончив, вероятно, партию с Баниным, помощник начальника тюрьмы Сулима постучал в двери, недоумевая, почему его заперли. Так как никто не спешил открыть камеру, Сулима почуял недоброе и начал палить из своего огромного револьвера в окошко. Пальба привлекла внимание тюремщиков других корпусов. Сулиму наконец выпустили, и только тогда обнаружен был побег одиннадцати смельчаков. Естественно, что киевские власти, начиная от губернатора Трепова и жандарма Новицкого и кончая начальником тюрьмы, были охвачены паникой. Киев оказался как бы на осадном положении. Беглецов, несмотря на все меры властей, обнаружить так и не удалось.

Иосиф отсиживался в квартире за днепровским мостом, уже на территории Черниговской губернии. Изображал экстерна, готовившегося к экзаменам. Лишь спустя неделю его переправили в Житомир, где он оказался на явке бундовцев. Ждал, пока для него добудут связи для перехода границы и явки к искровцам в Берлине.

Только чудом удалось Иосифу удрать от одного из надзирателей Лукьяновки — Войтова, усыпленного в день побега. Иосиф столкнулся с ним нос к носу на базаре в Житомире, где предполагал приобрести подходящий для заграницы костюм.

Наконец произошла долгожданная встреча с искровцем Гальпериным. От него Иосиф получил нужные явки и уехал в Каменец-Подольск, а оттуда в пограничную деревушку — ждать удобного случая для перехода австрийской границы.

К тому времени уже все девять искровцев, совершивших побег, находились за границей. Именно тогда в своих письмах в Киев Крупская с тревогой осведомлялась о судьбе «Тарсика», которого все нет как нет.

Не повезло только присоединившемуся к искровцам в самый последний момент эсеру Плесскому. Его задержали в Кременчуге, когда он отдавал в гостинице свой паспорт для прописки. Подвела собственная оплошность: паспорт для него заполнялся в страшной спешке, и фальшивая подпись старосты сделана была карандашом — Плесскому нужно было обвести ее химическими чернилами, а он забыл.

Еще одна, полная тревог и опасностей ночь. Переход через границу. По пояс в очень холодной воде — пришлось переходить реку вброд, так как на мосту находился пост австрийских жандармов. Ползли на животе, таясь за кустами, когда невдалеке слышался шум шагов. Но вот все, кажется, кончилось благополучно — Иосиф на австрийской территории. Еще один рывок, и он уже житель гигантского незнакомого города — столицы империи Гогенцоллернов Берлина.

Именно Берлин был назначен редакцией «Искры» местом пребывания Гальперина и Иосифа. На них возлагалась организация транспорта литературы и людей в Россию.

В последних числах февраля 1903 года к ничем не примечательному четырехэтажному дому на одной из улиц Лондона подошли два человека. Один из них — член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» В. А. Носков (Глебов, он же Борис Николаевич), другой — совсем еще молодой человек с паспортом на имя Петра Гермогеновича Смидовича.

Носков позвонил. Дверь открыла пожилая женщина.

— Мы к Владимиру Ильичу, — сказал Носков.

— Пожалуйста, проходите, он дома.

В небольшой, довольно уютной комнате навстречу им поднялась со стула молодая, в темном платье, гладко причесанная женщина. Мягкие черты ее круглого лица, широко расставленные глаза под длинными, бегущими к вискам бровями разительно напоминали ту, что открывала двери.

— Здравствуйте, Надя, — сказал Носков. — Привел к вам этого молодого человека. Познакомьтесь. Иосиф Таршис. Он же Фрейтаг. Надежда Крупская.