«Пятьсот-веселый» - страница 29
Один из этих двух парней подпрыгнул и заглянул в вагон.
— Тут парень с девкой едут, — сипло сообщил он своему напарнику. — Ишь, господа!
Как он успел разглядеть Катю в вагонных сумерках — непонятно. Рысьи глаза надо иметь. Но и я уже понял, что никакой это не комендант и никакая это не проверка вагонов — и преградил вход.
— Нельзя!
— А ну, вытряхнем их отселя, полюбовничков! — сказал второй. — Чего с имя вошкаться?
— Не подходи! — взвизгнул я. — Стрелять буду!
Стрелять мне было не из чего. Но я сунул руку в карман шинели, и это произвело впечатление. Они отпрянули. Тот, что лез первым, скатился с подножки.
— Не подходи! — уже смелее крикнул я. — Здесь военный пост!
— Военный! — язвительно протянул внизу, под моими ногами, злой сиплый голос. — С девкой лапаться — военный.
Меня больше всего поразило: как это они догадались, что мы с Катей целовались? И еще — этот мой голос, то хриплый, то визгливый. Я никак не мог понять, что с ним такое случилось, с голосом моим?
— А ну его! — сказал один из них. — Еще и вправду стрельнет. Матрос — видишь. Раненый.
Наконец-то они рассмотрели, что я матрос, а вафельное полотенце на голове приняли за бинты.
Снег завизжал под ногами. Они ушли.
Я высунулся из вагона, всматриваясь в постройки, — уж не Слюдянка ли? Нет, это был какой-то полустанок, и где-то неподалеку что-то сильно горело, освещая два-три заснеженных домика и щетинистый черный ельник. Стлался сизый дым, и удушливо пахло нефтяным смрадом. «Что это горит?» — не понимал я, с тревогой прислушиваясь к людским крикам — они доносились с другой стороны теплушки. Хотел было спрыгнуть и посмотреть, но передумал, я уже боялся оставлять вагон — как бы опять не отстать.
Крутой мороз корежил землю, и надо было беречь хоть какое-то тепло в вагоне. Но не успел я задвинуть дверь, как на подножке увидел человека.
— Нельзя, нельзя! — строго прикрикнул я. — Военный пост!
— Инвалид я, браток, — прохрипел этот странно укороченный человек в стеганом ватнике и солдатской шапке.
— Нельзя сюда! — кричал я ему, но он уже кинул мне что-то под ноги, и когда это что-то развернулось, как живое, я испуганно отскочил. Что-то издало мелодичный звук, и я понял — это гармошка.
— Без ног я, браток. Пусти. Поезд счас тронется.
Я заколебался, оглянулся на Катю, ожидая подсказки. Она молча смотрела на торчащую на уровне вагонного пола голову.
— Без ног я! Без ног! — повторял человек.
Я столбом стоял. Он понял мою нерешительность и сказал уже повелительным напористым голосом:
— Дай-ка руку! Подмогни, а то мне не осилить этот приступок.
И я протянул руку. Он вцепился в нее и чуть не стащил меня вниз. Ухватившись за косяк, я вволок его в вагон. Он был и вправду без ног, на плоской тележке с колесиками.
— Закрывай дверь! — приказал он.
Но дверь мне закрыть не удалось, в вагон уже лез какой-то дед с мешком.
— Куда! Куда! — кричал я, стараясь спихнуть его с подножки. — Военный пост!
— Пусти, сынок! Пусти Христа ради! — сипел дед и цепко держался за косяк. — Загину я тут!
Не знаю, кто бы из нас пересилил, но поезд вдруг тронулся, и сталкивать старика я уже не мог. Схватив за шиворот борчатки, я втащил его в вагон вместе с огромным мешком. И побыстрее задвинул дверь, а то еще кто-нибудь прыгнет на ходу.
— Господи Сусе Христе! — запаленно схлебывал ртом воздух дед. — Спасибо, сынок! Думал — все, думал — хана! Мороз — вороны на лету колеют. А тут как пыхнет, как рванет! Светопреставление! Думал…
— Заткнись! — шумнул на деда безногий. Старик смолк.
— Вас тут что — двое? — спросил безногий, оглядывая темные углы вагона.
— Трое.
— А где третий?
— Вон. — Я кивнул на прикрытого полушубком Вальку. — Раненый.
— Раненый? — Безногий насторожился. — А почему он тут? Почему не в госпитале?
— Вот везу.
Безногий сразу мне не понравился — больно нахрапист и ведет себя как хозяин, будто он тут главный.
Инвалид подкатил на своей тележке поближе к Вальке, всмотрелся, молча отъехал, подобрал жалобно пискнувшую гармошку.
— Куда везешь?
— В Слюдянку. Там у нас госпиталь, — недовольно ответил я. Допрос еще устраивает! Пусть говорит спасибо, что пустил в вагон.