Q - страница 4
Он поднимает глаза. Видит меня.
Что ему делать? Меч вытащен из ножен, он с криком обрушивается на пехотинцев. Одному он вспарывает живот, второго валит на землю ударом плашмя. На него наваливаются сразу трое. Не чувствуя ударов, он хватает рукоять двумя руками, как косу, и продолжает рубить.
Они рассыпаются в стороны.
Сзади него медленный тяжелый галоп — всадник нападает с тыла. Его удар опрокидывает Элиаса. Ему конец.
Но нет, он поднимается — на лице яростная кровавая маска. Меч по-прежнему у него в руках. Никто не осмеливается к нему приблизиться. Я чувствую, как он задыхается. Рывок узды, лошадь разворачивается. Поднимается топор.
Снова галоп. Элиас расставил ноги, словно врос в землю. Руки и голова подняты к небу — меч он бросил.
Последний удар: «Omnia sunt communia,[2] сукины дети!»
Голова летит в пыль.
Они грабят дома. Двери вышибают пинками и ударами топоров. Скоро они доберутся до нас. Нельзя терять времени. Я нагибаюсь к нему:
— Магистр, послушайте, надо уходить, они уже рядом… Ради бога, Магистр… — Я трясу его за плечи. В ответ — шепот. Двигаться он не может. Мы в ловушке, в ловушке.
Как и Элиас.
Рука сжимает дагу. Как и у Элиаса. Хотел бы я иметь его мужество.
— Что ты думаешь делать? Хватит мучеников. Действуй, думай о спасении.
Голос… Словно из недр земли… Не могу поверить, что он заговорил. Передвигаться он еще менее способен, чем прежде. Грохот ударов снаружи. Голова у меня идет кругом.
— Иди!
Снова этот голос. Я оборачиваюсь к нему. Он неподвижен.
Удары. Дверь рушится.
Хорошо… Сумки… Их не должны найти… Вот так, на плечи… Вверх по лестнице… Солдаты насилуют старуху… Я оступаюсь… Не могу удержать вес — слишком тяжело… Вот я роняю сумку, дерьмо! Они поднимаются по лестнице… Скорее… Я втягиваю лестницу, закрываю люк, дверь открывается.
Их двое. Ландскнехты.
Я могу следить за ними через щель в досках. Двигаться нельзя, малейший скрип — и мне крышка.
— Только глянем и двинемся дальше, здесь нам ничего не найти… Ах, да тут кто-то есть!
Они подходят к постели, трясут Магистра Томаса:
— Кто ты? Это твой дом?
Ответа нет.
— Ладно, ладно. Гюнтер, смотри, что это тут!
Они заметили сумку. Один из них открыл ее.
— Дерьмо, тут только бумага, денег нет. Что за дрянь? Ты умеешь читать?
— Я? Нет!
— И я нет. Это может быть важным. Иди спустись, позови капитана.
— Чего ты мне приказываешь? Почему бы тебе самому не сходить?
— Потому что эту сумку нашел я!
В конце концов они решают, что тот, кого не зовут Понтером, спустится на первый этаж. Надеюсь, капитан тоже не умеет читать, иначе нам конец.
Тяжелые шаги… Должно быть, капитан поднимается по лестнице. Двигаться нельзя. Во рту все горит, горло забито чердачной пылью. Чтобы не закашляться, я прикусываю щеку и сглатываю кровь.
Капитан начинает читать. Остается только надеяться, что он не поймет. Наконец он отрывает глаза от бумаги:
— Это Томас Мюнцер, Чеканщик… Звонкая монета.[3]
Сердце мое подпрыгивает в груди. Довольные взгляды: оплата будет двойной. Поймать человека, объявившего войну князьям!
Я остаюсь в одиночестве, лежу в тишине, не в силах пошевелиться. Господь вездесущий, Тебя нет ни здесь, ни где бы то ни было.
ГЛАВА 2
16 мая 1925 года
Наконец-то слабый свет зари. Валюсь с ног от усталости. Когда я вновь открываю глаза в кромешном мраке ночи, первое ощущение — полное онемение всего тела.
Как давно они ушли?
С улицы доносится ругань пьяных, шум кутежа, крики женщин, с которыми обращаются по законам военного времени.
Дьявольский зуд, чтобы напомнить мне, что я еще жив: на коже образовалась настоящая броня из пота, опилок и пыли.
Жив, могу кашлять, стонать и скрипеть.
Просто подняться на ноги, а затем на крышу с сумкой и с мечом невероятно трудно. Жду, пока глаза привыкнут к темноте, изучая лицо города смерти.
Внизу свет костров, разбросанных повсюду, освещает усмешки кутящих солдат, намеренных пропить доставшуюся без всякого труда победу.
Впереди мрак. Непроглядный мрак равнины. Слева, меньше чем в десяти шагах, одна крыша возвышается над остальными, нависая над переулком, а дальше абсолютная тьма. Переползая по крышам, я дотащил свою разламывающуюся спину до этой границы — впереди стена. Высотой в три человеческих роста. Я преодолеваю ее.