Рабы ГБ. XX век. Религия предательства - страница 6
— Не беспокойтесь… Мы вас узнаем, узнаем… — радостно проворковал таинственный незнакомец.
Я вышел в коридор и увидел Юру Роста, выходящего из фотолаборатории.
— Юра, — попросил я его, — подстрахуй, пожалуйста… Может быть, меня хотят растворить в ванне? — И рассказал о надоедливом Алексее Ивановиче, так страстно жаждущем свидания со мной.
До "Будапешта" мы домчались в считанные минуты. Рост остановил машину недалеко от гостиницы и сказал, что посмотрит на этого человека ("Ты только попроси его сразу же предъявить документы") и дальше будет действовать смотря по обстоятельствам: или подождет меня у входа, или вернется в редакцию.
— Но учти… Растворение в ванне — процесс болезненный, — кажется, пошутил на прощание Юрий. И я отправился на встречу, которую, учитывая необычность ее проведения, вполне можно было назвать конспиративной.
Теперь такой вопрос… Вспоминаю, испытывал ли я тогда страх?
Не очень-то просто на него ответить, особенно сейчас, задним числом.
Вообще-то у меня не так давно появилась теория, согласно которой жизнь — это преодоление детских страхов. Сейчас, допустим, у меня, кажется, не осталось никаких страхов (имею, естественно, в виду страхи, испытываемые человеком по отношению к самому себе, а не за детей или друзей). Кроме, может быть, одного — перед кабинетом зубного врача. Правда, по этой теории получается, что к смерти человек подходит с таким счастьем бесстрашия, что вместо похоронного марша должен звучать марш из "Веселых ребят". Но это я сейчас так думаю, когда самому за сорок, а на улице уже девяностые.
А каким я был тогда, в восьмидесятом? Ведь не только я был иным, но и КГБ еще оставался могущественной и очень серьезной организацией. И относились к секретным службам не так, как сегодня.
Нет, точно помню, что я не испытывал страха, делая несколько шагов по направлению к гостинице. Но объясняю это только лишь одним: я уже привык тогда себя чувствовать более-менее под защитой газеты. И второе. С годами мы выработали в себе ироническое отношение к КГБ, несмотря на то, что все больше и больше убеждались во всемогуществе этой тайной организации, спрутом опутавшей страну.
В юности мы с особым гусарским шиком распевали песню Вадима Черняка про Васю Чурина:
Вадим всегда утверждал, что Чурин — реальный человек, что они познакомились в шашлычной на Богдана Хмельницкого (той самой, кстати), что по пьяному застолью Вася раскрыл свою страшную тайну и после этого ловил Вадима на улицах и настойчиво зазывал выпить. Поэтому Черняку пришлось написать еще три песни про Васю Чурина и в последней почему-то отправить его в ссылку в город Гусь-Хрустальный, где (как пелось в песне), "нет ни гуся, ни хрусталя"…
Итак, страха я, скорее всего, тогда не испытывал. Но был… Как бы точнее сказать… Ну, в состоянии нервного ожидания. Да сами посудите! Ни с того ни с сего… Звонок… Спешка…
Свидание в гостинице… Черт знает что!
— А вот и Алексеи Иванович! — тут же определил я, заметив человека, который радостно заулыбался при виде меня. Лет сорок, лицо, не различимое в толпе… Клерк клерком…
— Вот замечательно, Юрий, вот замечательно… И чтобы вы не волновались… — и он открыл удостоверение, разделенное, как я помню, внутри на три разноцветных полосы.
Ага, правильно… Алексей Иванович… КГБ… Майор… О, майор!..
Я, помню, долго рассматривал удостоверение — больше для Юрия Роста, который из "Жигулей" наблюдал за нашей встречей. А потом спросил:
— Ну и где же будем разговаривать?
— Вот, пожалуйста. — Он гостеприимно распахнул двери гостиницы.
А дальше произошла замечательная сцена.
Дело в том, что из всех врагов, которые у меня есть, на первом месте стоят швейцары. Сколько я себя помню, они меня никогда никуда не пускают, а если и пускают, то долго подозрительно смотрят вслед. Я знаю, что не умею с ними разговаривать, и у меня, как ни стараюсь, никогда не получается пронести себя мимо них как важный государственный груз, не подлежащий таможенному досмотру.