Рабыня Вавилона - страница 10

Это был один из тех моментов, ради которых живут люди, ищущие красоты. Роскошные покои царя, рассеянный свет, трепет неясных отражений, мрак в задрапированных углах и эти юные существа, что уходят, но обернулись, будто вспомнив о чем-то, и в этом — прелесть, улыбка бытия.

Смуглый юноша, хрупкий, как тамариск, в окружении почти обнаженных девушек — магия, тонкая чувственность.

Два гвардейца остались у дверей покоев. В светлых платьях, доходящих до колен, в поножах и налокотниках, без панцирей, они походили на каменные изваяния. В царской гвардии служили воины-профессионалы, не мыслящие своего существования без битв. Война была смыслом их жизни. Они так часто видели смерть, что стали воспринимать ее философски. Гвардейцы были готовы отдать свою жизнь за повелителя в любой момент.

Утро неумолимо приближалось, восток просыпался. В воздухе разливалось смутное марево. Где-то далеко-далеко сверкнула молния.

Навуходоносор опустился на ложе. Грудь болела нестерпимо, не хватало воздуха. Сон не шел. Одиночество царя угнетало, но сама мысль о том, что сюда войдет кто-то из его жен, была сродни назойливой зубной боли. Разговоры с этими красивыми, но безмозглыми существами были пусты, как гнилой орех.

— Стар я стал, — сказал он себе. — Непоправимо стар, раз в женщине ищу мудрости.

Светильники горели ровно, драгоценности мерцали в чашах, такие же далекие и безжалостные, как огни Вавилона, там, за балюстрадой, похожие на заплаканные глаза.

Вдруг легкая драпировка откинулась, и на открытой галерее появился силуэт женщины. Ее фигура, укрытая длинным плащом, напоминала силуэт спящей бабочки, и лишь тонкая рука, которой гостья придерживала занавесь, говорила о происхождении и роде занятий госпожи.

Она была еще не стара, ей едва исполнилось тридцать два года. Знатного происхождения, привыкшая к роскоши и свободе, она в полной мере пользовалась тем и другим. Звали ее Нингаль, что означало «Великая госпожа», и была она жрицей Гулы, богини-врачевательницы.

Дождавшись, пока царь обратит к ней свой взор, женщина шагнула в покои, и тонкая драпировка, словно только того и ждала, с беззвучным шелестом закрыла проем, ведущий в галерею. Гостья прошла на середину спальни, разведя в стороны руки, чтобы гвардейцы могли видеть, что она безоружна и явилась к царю не со злым умыслом.

Пламя светильников отразилось в тяжелых браслетах, украшавших ее обнаженные руки. Золотые змейки обвивали эти руки чуть выше локтя, множество кованых колец охватывало предплечья, но браслет на левом запястье был поистине чудесен: из красного золота, с богато орнаментированной гравировкой, с выпуклой головой собаки — символом Гулы.

— Это ты, Нингаль? Я не ошибся? — спросил Навуходоносор.

— Я, — отозвалась женщина шепотом. — Не припомню, чтобы ты когда-нибудь ошибался, господин.

— Ошибки свойственны всем смертным, — произнес царь, также переходя на шепот.

— Но, ты — не все! — гордо отвечала она.

Неторопливым жестом жрица подняла покрывало, скрывавшее красивое лицо, и откинула его назад. Царь с удовольствием посмотрел на Нингаль: холеное и белое лицо, которое щадили солнечные лучи, легкий румянец на высоких скулах. Алмазные подвески украшали высокий чистый лоб, спускались с висков до стройной, несколько полноватой шеи, обвитой драгоценными ожерельями. Широкие черные брови контрастировали с кожей, глаза сверкали. В уголках ее полных чувственных губ пряталась улыбка, не то радости, не то иронии.

Нингаль скинула плащ и, снова разведя руки, стала перед светильниками. Не стесняясь, посмотрела на царя. Ее крупная, почти обнаженная, грудь вздымалась ровно, как у спящей, и при каждом вдохе мерцали лазуриты великолепной огранки.

— Знаешь, в чем твоя прелесть, Нингаль? Ты обладаешь необычным даром — появляться именно тогда, когда я в тебе нуждаюсь.

— О, это не сложно, поверь, когда искренне служишь своему господину, — отвечала жрица.

— И ты знаешь, что нужно мне сейчас?

— Как я могу знать! Ты — сын Набопаласара, избранника богов, сам избранный богами. Разве я посмею сказать, что знаю тебя? Но я могу догадаться.

— И поэтому ты здесь?