Радищев - страница 16

Сатирический журнал Новикова «Трутень» так высмеивал характер тогдашней торговли: «На сих днях прибыли в здешний порт корабли (из Руана и Марселя). На них следующие привезены нужные нам товары: шпаги французские разных сортов; табакерки черепаховые, бумажные, сургучные; кружева, блонды, бахромки, манжеты, ленты, чулки, пряжки, запонки… А из Петербургского порта на те корабли грузить будут разные домашние наши безделицы, как-то: пеньку, железо, нефть, сало, свечи, полотны и хлеб». Такие объявления помещал Новиков в своем журнале. Фактическое состояние дела подтвердило, что в этом не было ничего преувеличенного.

В обмен на драгоценное русское сырье: пшеницу, лен, сало, пушнину и лес. Россия ввозила «аглицкое» сукно, вино, кофе, французские булавки, парики и шпаги. «Товары, — как говорит Радищев, — роскошь питающие, предназначенные для удовлетворения утонченных вкусов придворной аристократии. К тому же «баланс» — говорит он — от этой торговли был не в нашу пользу».

Все это не могло не раздражать Радищева, как человека, исповедующего утопические взгляды «честности и справедливости», с одной стороны, и, как раннего идеолога нарождающейся промышленной буржуазии — с другой.

Уже значительно позже, находясь в Сибири, он писал Воронцову, что «в России множество недостает мануфактур, роскошь питающих, нет ни сахару, ни кофе, ни вина и не умеют еще варить хорошего пива и долго еще будут нам платить сими товарами за наши произведения». В этом же письме он рекомендует применять в отношении торговли покровительственную политику, имеющую целью развитие отечественной промышленности и создание внутреннего национального рынка. «Запрещение иностранных мануфактурных произведений — говорит он, неминуемо родит мануфактуры дома, а без того внутренние рукоделия могут придти в запустение».

Под сложным влиянием такой действительности Радищев все больше и больше убеждался в том, что все это социальное зло является неизбежным результатом существующего самодержавно-крепостнического строя. Для борьбы с ним Радищев и начал готовиться и тем усерднее, чем больше охлаждался его патриотический жар, вынесенный из Лейпцига.

Если, в служебной практике Радищеву, благодаря необыкновенной «твердости человеколюбивой души» и настойчивости удавалось защищать невинных пеньковых браковщиков, то одному из его героев, судье Крестьянкину, даже эта «частная добродетель» не удалась.

Не будучи защищены от зверства жестокосердного помещика «гражданскими законами», доведенные до последней степени терпения издевательствами и тиранией крепостника, крестьяне убили своего барина. Они

руководствовались при этом — говорит Радищев — «естественным правом защиты своего имущества и собственной безопасности». Судья не находил «достаточно убедительных причин к обвинению преступников).. Для него «невинность крестьян была математическая точность». Но оправдать крестьян оказалось совершенно невозможно. Мягкосердие и убеждение в невинности крестьян, побудило судью «обратиться к закону», «дабы в нем найти подпору своей нерешимости». Но вместо «человеколюбия» он нашел в законе «жестокость», «несоразмерность наказания преступлению» извлекла у него «слезы», и он с ужасом убедился, что «закон судит о деяниях, не касаясь причин оные производивших». И даже больше того: за свою попытку оправдать «невинных крестьян», судья навлек на себя гнев начальства и сослуживцев. Они назвали его «поощрителем убийства» и подозревали в низком происхождении. Тогда он пришел к такому выводу: «не нашел способов — говорит Крестьянкин — спасти невинных убийц, в сердце моем оправданных, я не хотел быть ни сообщником их казни, ни даже свидетелем оной, подал прошение об отставке и теперь еду оплакивать горькую судьбу крестьянского состояния» ^>47.

Итак, Радищев окончательно убедился, что ложкой «мягкооердия и частной добродетели» не возможно вычерпать моря социального зла, его окружавшего. Чем больше он убеждался в той истине, что служить это не только «быть свидетелем, но и участником казни» крестьян, тем энергичнее готовился выступить на борьбу с самодержавием и крепостничеством, как системой. Он хотел окончательно разбить цепи рабства, разрушить троны и алтари и на основах широкой демократии основать народную республику на принципах естественного права «совершенного законодательства», абсолютного разума и вечной справедливости. Таков конечный предел его политических идеалов.