Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - страница 11

Отослав Билли, он продолжал разглядывать Кипа водянисто-голубыми устало мигающими глазками. Его большое тучное лицо стало серьезным.

— Словом, так, — начал он деловито. — Я все о тебе знаю и просто восхищен. Рад, что такое бывает на свете. И сенатору сказал: этот парень, говорю, не какой-нибудь сопляк задрипанный. На побегушки его не возьмешь. Он, говорю, личность. Так оно и есть, Кип. Ты — личность.

— Что-то не понял…

— Так вот, значит. — И Дженкинс перевел дух. Из-за одышки казалось, что он говорит с особым волнением и горячностью. — Мне эта идея еще на прошлой неделе пришла в голову, но поначалу я ей особого значения не придал. И только сегодня утром за завтраком, когда газеты просматривал, дошло до меня, как она для нас с тобой важна. Сенатор спрашивал, не могу ли я тебя пристроить. Да меня любой уломает… Ты ведь знал, что работа тебе обеспечена, так?

— Сенатор так сказал.

— А вот и тот, кто даст тебе эту работу.

— Очень вам благодарен.

— Не было случая, чтобы я отказал, когда меня просят. А нынче утром вот что я придумал. Ведь все рады будут тебя тут видеть. У тебя же дар — с людьми общаться. Великий дар. Понял?

— Да вы, может, шутите надо мной, — сказал Кип и широко улыбнулся.

— Вот это улыбка… — задумчиво проговорил Дженкинс.

— Она у меня сроду такая, — отшутился Кип.

— Ты что, за дурачка меня принял?

— Ну что вы!

— Улыбка твоя — деньги.

— Как это?

— Да так. Но только до меня, до многих это дойдет. — И, словно поверяя Кипу сокровенную тайну, Дженкинс начал вкрадчиво: — Видишь ли, тут у меня уютное местечко. Занимайся я только им, так или иначе имел бы неплохой доход, хотя борцу утробу набить все равно что киту. Есть у меня и команда боксеров, но от них только и проку, что себя кое-как прокормить могут, захирел у нас нынче бокс. Положим, иногда я устраиваю боксерские поединки, и нужен мне человек, чтоб все время с публикой был, встречал ее и приглядывал за порядком, в общем, такой, кто придаст заведению престиж. Давно я об этом подумывал, а нынче сказал себе: «А вот и он, тот самый малыш», стало быть, ты. Спросишь: почему? Да потому: раз ты людей любишь, они полюбят тебя.

— А делать-то мне что надо?

— Приглядывать за моим новым рестораном и шоу для развлечения публики.

— Так я же в этом ничего не смыслю.

— Я тебя что, поваром беру? Твоя работа — встречать гостей, понял? Ты знай людей люби, ясно?

Глаза Дженкинса закрывались сами собой, и он с усилием поднимал веки. Жутко было наблюдать эту отчаянную борьбу желаний: поддаться сну или добиться выгодной сделки.

— Боюсь, такая работа не по мне, — сказал Кип.

— Пятьдесят в неделю.

— Совсем не подходящее для меня дело, тут каждый день придется вспоминать то, что я хочу забыть.

— Даю семьдесят пять.

— Знаете, мистер Дженкинс, сперва я должен поговорить с сенатором Маклейном. Не такую работу он имел в виду. Да и я тоже. И мне как-то неспокойно.

— Ну что ж, с сенатором поговорить надо. Не откладывай. Позвони ему, прямо сейчас, и зайди.

— Он хотел, чтобы вы меня взяли, но, думаю, не на такую работу. Уж лучше мне сперва повидаться с ним.

Он пожал Дженкинсу руку, пообещав вернуться через два часа.

По дороге в контору сенатора Маклейна он не на шутку разволновался. «Как же я смогу приладиться к нормальной жизни, — думал он, — если придется постоянно торчать у всех на виду?» Когда в приемной он сказал миниатюрной темноволосой девушке: «Моя фамилия Кейли, сообщите сенатору, что пришел», — та медленно поднялась со стула и уставилась на него широко раскрытыми глазами. Она ввела его в огромный кабинет с большими окнами и видом на озеро.

Сенатор сидел за массивным письменным столом, покрытым стеклом, и ничто в нем не напоминало удрученного встревоженного человека, который ранним утром в метель ждал Кипа. На столе перед сенатором лежали газеты, и видно было, что он как нельзя более доволен собой. У окна стоял слегка лысеющий пожилой человек с румяным улыбчивым лицом. Из-под ворота сутаны, какие носят католические священники, выглядывала малиновая полоска.

— Чего вы там стоите, Кип, — воскликнул сенатор, — подойдите сюда, мы хотим вас видеть. Познакомьтесь: это епископ Муррей. — Сенатору представился случай проявить свою склонность к широким жестам, и теперь он готов был щедро поделиться Кипом со всеми. — Вот он, ваше преосвященство. Собственной персоной.