Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - страница 37

— В данном случае у вас на это особые причины? — сухо спросил судья Форд.

— Разумеется. Ибо я поборник системы воспитательной в противовес карательной. Именно такие люди, как Кип, сеют крупицу надежды в сердцах многих и многих антиобщественных натур. И я хочу, чтобы они знали, что Кип здесь, с нами. — Он положил бумаги на стол перед судьей и повернулся к Кипу: — Хотите сигару, Кип?

— Спасибо, сэр.

— А вы, судья Форд?

— Нет, благодарю.

— Как угодно, — небрежно ответил Уиллз. — Загляните ко мне, Кип, потолкуем, идет? — На пороге он обернулся и, сияя улыбкой, добавил: — Не давайте судье сбить вас с пути истинного, держите ухо востро! — И, надув румяные щечки, хмыкнул и вышел за дверь.

Несмотря на доброжелательность мэра, что-то в его тоне смутило Кипа. Казалось, Уиллз дает понять: «Вот еще один бывший арестант. Еще один. Будьте доброжелательны к исправившемуся преступнику». Кип не сомневался, что судья истолковал тон Уиллза именно в таком смысле, и заметил, в какое раздражение это его привело: рука на столе в оправе твердой белоснежной манжеты сжалась в кулак.

— Мэр в вас души не чает, не так ли? — сказал судья.

— Он такой славный.

— Человек он доброжелательный. Но о себе-то вы более высокого мнения.

— Да что вы, сэр, вовсе нет.

— Я прочел это в ваших глазах.

— Просто он мне нравится, вот и все.

— Вам нравится, что он готов, как глупец, плясать вокруг вас, подобно тысячам глупцов в нашем городе. Скажу вам без обиняков. — Судья поднялся, вышел из-за стола и встал к окну, опершись спиной о подоконник. — Мэр умиляется и радуется от души. Он считает, что вы — наглядное подтверждение правоты того дела, за которое он ратует. — Судья улыбнулся. — По его схеме, ни один человек не рождается злым. Вы для него в Этом смысле находка, Кейли. Для таких людей, как мэр, понятия независимой воли не существует. Он считает, что все люди просто-напросто растасовываются под воздействием на них неких сил. Человека вроде вас посылают в исправительное заведение, воспитывают его, и пожалуйста — он проявляет свое прекрасное божественное начало. И все в восторге. Этак для них не на небесах, а на земле «более радости будет об одном грешнике кающемся…». Ну нет, я в этой игре не участвую. Возможно, намерения у вас благие, но вы опасны потенциально. Я выполняю свой долг перед обществом. Надеюсь, вы больше не попадете в беду, но решительно возражаю против вашего назначения на любую должность, которая возвеличит вас и тем самым принизит мое представление о законе и порядке и о людях, которые достойны их охранять. По-моему, вполне логично, не правда ли?

Судья Форд стоял на фоне светлого окна, высокий, прямой, поистине величественный. Кипу не терпелось поскорее сказать ему, что он тоже стремится быть частицей всего того, что охраняет судья; что он давно уже обрел мир в своей душе и хочет, чтобы судья охранял его так же, как охраняет мир и порядок в городе.

— Вы все еще не поняли меня, сэр, — сказал он смиренно. — Ведь мы оба можем сойтись на одном. Мне по душе все то, что вы говорите. Кое о чем больно слышать, но в общем я стремлюсь к тому же, что и вы.

— Вот и отлично, — ответил судья и сказал с улыбкой: — В таком случае — держитесь подальше от греха.

— Сэр…

— Да?

— Вы… вы не верите, что я стал другим.

— Я сказал — надеюсь, вы удержитесь от греха. Желаю удачи.

И тут Кип почувствовал полную беспомощность. Он понял, что никогда ему не пробиться сквозь этот мягкий спокойный голос, не вызвать в душе судьи ответного тепла.

— Вы же судья. Неужели вы никогда не чувствуете, что человеку необходимо помочь, даже если он вам не нравится?

— Вы воспринимаете это как-то лично. Напрасно, — нетерпеливо возразил судья. — Правосудие — это институт общественного порядка, и я не имею права разрушать всю его структуру ради того лишь, чтобы найти в ней место для такого, как вы. Именно поэтому я считал, что вы должны были остаться в тюрьме.

Но Кип уже не слушал его. Он понял одно: судья считает, что его место в тюрьме. В его ушах тотчас загрохотали тяжелые шаги арестантов, перед мысленным взором замелькали ноги в грубых подкованных башмаках — одни только ноги, ноги… И тогда он медленно поднялся и, указывая на судью пальцем, сказал: