Ранние новеллы [Frühe Erzählungen] - страница 29
Часто он был близок к пробуждению, но боялся этого и всякий раз вновь бежал сознания. Однако когда совсем рассвело, он широко раскрыл глаза и осмотрелся затравленным взглядом. Все ясно стояло перед душой, страдание будто и не прерывалось сном.
Голова отяжелела, глаза горели; однако, умывшись и смочив лоб одеколоном, он почувствовал себя лучше и снова тихо сел у открытого окна. Было еще очень рано, около пяти. Иногда проходил мимо какой-нибудь подмастерье пекаря, больше ни души. В доме напротив еще были опущены шторы. Но защебетали птицы, и небо осветилось голубым. Наступило чудесное воскресное утро.
Ощущение уюта, уверенности снизошло на маленького господина Фридемана. Чего он боится? Разве что-то изменилось? Да, нужно признаться, вчера случился скверный припадок; но тем все и кончится! Еще не поздно, он еще может избежать погибели! Следует воздерживаться от любого повода, который мог бы опять вызвать припадок; он чувствовал в себе эти силы. Он чувствовал силы все преодолеть и полностью подавить в себе…
Пробило половину восьмого, и вошла Фредерика; на круглый стол возле кожаного дивана у задней стены она поставила кофе.
— Доброе утро, Йоханнес, — сказала сестра. — Твой завтрак.
— Спасибо, — ответил господин Фридеман. И еще: — Дорогая Фредерика, мне очень жаль, но визит вам сегодня придется отдать одним. Я не очень хорошо себя чувствую, чтобы сопровождать вас. Плохо спал, болит голова, короче, вынужден просить…
— Жаль, — откликнулась Фредерика. — Но тебе нельзя совсем манкировать визитом. Однако ты и впрямь неважно выглядишь. Хочешь мой карандаш от мигрени?
— Спасибо, — покачал головой господин Фридеман. — Пройдет.
И Фредерика ушла.
Стоя у стола, он медленно пил кофе и жевал рогалик. Он был доволен собой, горд своей решимостью. Допив кофе, он взял сигару и снова сел у окна. Завтрак пошел ему на пользу, он почувствовал себя счастливым, почувствовал надежду. Господин Фридеман взял книгу и принялся читать, курить и, щурясь, поглядывать на солнце.
Улица теперь оживилась: в окно врывался грохот колясок, людской гомон и дребезжание конки; но за всем этим слышалось птичье щебетанье, а с сияюще-синего неба наплывал мягкий теплый воздух.
В десять часов он услышал шаги сестер в прихожей, скрип входной двери, потом увидел, как мимо окна прошагали три барышни, однако не обратил на это особого внимания. Прошел час: он чувствовал себя все счастливее и счастливее.
Его охватил какой-то задор. Какой воздух, как щебечут птицы! А что, если пойти погулять? И вдруг без перехода, со сладким страхом всплыла мысль: «А если пойти к ней?» И самым настоящим мускульным напряжением подавив в себе все, что испуганно предупреждало, с блаженной решимостью он прибавил: «Я иду к ней!»
И он надел черный воскресный костюм, взял цилиндр, трость и, часто дыша, быстро направился через весь город в южное предместье. Не замечая никого вокруг, погруженный в экзальтированную прострацию, он при каждом шаге старательно поднимал и опускал голову, пока не очутился в каштановой аллее перед красной усадьбой, на входной двери которой можно было прочесть: «Подполковник фон Ринлинген».
Тут его охватила дрожь, и сердце судорожно, тяжело заколотилось о грудь. Но он пересек входную площадку и позвонил в дом. Вот и решилось, назад пути нет. Пусть все идет как идет. Все в нем вдруг мертвенно стихло.
Дверь распахнулась, вышедший на площадку слуга принял визитную карточку и заторопился с ней вверх по лестнице, застеленной красной дорожкой. На эту дорожку господин Фридеман неподвижно таращился до тех пор, пока вернувшийся слуга не объявил, что госпожа просит подняться.
Наверху у двери в салон, где он ставил трость, господин Фридеман кинул взгляд в зеркало. Лицо было бледным, волосы над покрасневшими глазами прилипли ко лбу, а рука, державшая цилиндр, неукротимо дрожала.
Слуга открыл дверь, и господин Фридеман вошел. Он очутился в довольно большой, сумрачной комнате; шторы на окнах оказались задвинуты. Справа чернел рояль, а по центру вокруг круглого стола были расставлены обитые коричневым шелком кресла. На левой торцовой стене над диваном в тяжелой золотой раме висел пейзаж. Стены тоже задрапированы темным. В глубине, в эркере стояли пальмы.