Ранние новеллы [Frühe Erzählungen] - страница 35

— Знаете ли вы, сударь, что такое разочарование? — тихо, настойчиво спросил он, опершись обеими руками на трость. — Не неудача в мелочах, частностях, не какой-то срыв, а большое разочарование, разочарование вообще, которое в человеке вызывает все, вся жизнь? Ну конечно, вы этого не знаете. А я вот с юности с ним живу, оно сделало меня одиноким, несчастным и несколько чудаковатым, не отрицаю.

Да и где вам меня понять, сударь? Но не могу ли я попросить вас две минуты меня послушать? Ибо если это можно сказать, оно скажется быстро…

Вырос я, позвольте заметить, в маленьком городке, в доме пастора, где в стерильно чистых комнатах царил старомодный патетический ученый оптимизм и дышалось своеобразной атмосферой кафедральной риторики — с этими высокими словами о добре и зле, о красоте и уродстве, которые я люто ненавижу, потому что они-то, может, и виноваты во всех моих страданиях.

Жизнь состояла для меня всего-навсего из этих высоких слов, так как кроме вызываемых ими во мне жутковатых, неосязаемых предчувствий я ничего о ней не знал. Я ожидал от людей божественного добра или леденящей душу дьявольщины, ожидал от жизни восхитительной красоты или уродства, я жаждал всего этого — глубокой, боязливой тоски по безбрежной реальности, по потрясениям, не важно какого рода, по опьяняюще-прекрасному счастью или невыразимо, непредставимо страшному страданию.

С печальной ясностью помню, сударь, первое разочарование в своей жизни, и прошу вас обратить внимание, заключалось оно отнюдь не в несбывшихся радужных надеждах, а в приходе беды. Я был почти еще ребенком, когда в отчем доме вспыхнул ночной пожар. Огонь распространился незаметно; весь небольшой этаж коварно выгорел вплоть до двери моей комнаты, уже готова была заполыхать лестница. Я заметил это первым; помню, как бежал по дому и захлебывался криками: «Ей-богу, горит! Ей-богу, горит!» Отчетливо припоминаю именно эти слова и знаю также, какое чувство их вызвало, хотя тогда это вряд ли приходило мне на ум. Вот пожар, так я ощущал, вот я его переживаю! И хуже не будет? И это все?..

Видит Бог, происшествие не было пустячным. Дом сгорел весь, мы очутились в огромной опасности и едва спаслись, сам я получил значительные повреждения. Было бы неверно также утверждать, будто фантазия моя, предвосхищая события, рисовала мне пожар родительского дома ужаснее. Но во мне жили смутные догадки, бесформенное представление о чем-то куда более чудовищном, и по сравнению с ними действительность показалась тусклой. Пожар стал моим первым потрясением — и страшная надежда тем самым посрамилась.

Не бойтесь, я не стану перечислять вам все свои разочарования. Ограничусь лишь тем, что скажу: мои колоссальные ожидания от жизни я с несчастным усердием питал тысячами книг — произведениями поэтов. О, как я выучился их ненавидеть, этих поэтов, которые пишут свои высокие слова на всех стенах и с огромным удовольствием выписали бы на небесном своде ливанским кедром, обмакнув его в Везувий, а по мне, так каждое высокое слово — ложь или насмешка!

Восторженные поэты напевали мне, что язык беден, ой как беден — но нет, сударь! Язык, сдается мне, богат, избыточно богат по сравнению со скудостью и ограниченностью жизни. Боль имеет свой предел: физической поставлен обморок, душевной — оцепенение, и со счастьем дело обстоит точно так же! Но потребность человека рассказать о себе изобрела звуки, которые лгут, преступая эти пределы.

Разве дело во мне? Разве только я ощущаю этот эффект от некоторых слов, когда мурашки бегут по спине, а сами слова пробуждают во мне предчувствие потрясений, которых вовсе не существует?

Я вступил в прославленную жизнь, полный этой жажды потрясений, потрясений, которые соответствовали бы моим предчувствиям. Господи, помилуй — они мне не выпали. Я странствовал по свету, чтобы посетить самые хваленые его уголки, чтобы приблизиться к произведениям искусства, вокруг которых человечество пляшет, бормоча самые высокие слова; я стоял перед ними и говорил себе: «Красиво». И еще: «А красивее не будет? И это все?»

У меня нет чувства действительности, этим, пожалуй, все сказано. Где-то на земном шаре я стоял однажды в горах у глубокой, узкой расселины. Отвесные голые скалы, внизу шумит по камням вода. Я смотрел вниз и думал: «А если сорвусь?» Но я был достаточно опытен, чтобы ответить себе: «Если это произойдет, во время падения я скажу себе: „Вот ты и падаешь, вот тебе факт. Что же это на самом деле?“»