Ранние всходы - страница 5
— А что же делать, Фил? Так надо. Ты все время думаешь, что достаточно размахивать руками, достаточно сказать свое «черт возьми» — и все изменится само собой. Но тут ты не умнее других. Ты сдашь экзамены на бакалавра и, если тебе повезет, будешь принят…
— Замолчи! — закричал он. — Ты говоришь то же, что и моя мать!
— А ты как ребенок! На что ты с твоим нетерпением рассчитываешь, мой бедный малыш?
Черные глаза Филиппа ненавидяще глядели на нее: она назвала его «мой бедный малыш».
— Я ни на что не рассчитываю! — трагически произнес он. — Я не рассчитываю даже на то, что ты поймешь меня. Ты вся тут, с твоими розовыми фестончиками, твоей школой, твоим новым учебным годом, твоей неторопливостью… Одна мысль о том, что мне скоро исполнится шестнадцать с половиной…
Барвинок, чьи глаза наполнились слезами от оскорбительных выпадов, через силу рассмеялась:
— Ах вот что? Ты чувствуешь себя королем вселенной, раз тебе шестнадцать лет, не так ли? Насмотрелся кино, вот и выставляешься.
Он взял ее за плечи и властно тряхнул.
— Я приказываю тебе молчать! Ты открываешь рот, только чтобы сказать очередную глупость… Я с ума схожу, слышишь, с ума схожу, оттого что мне только шестнадцать лет! Все эти годы, годы экзаменов в лицее, экзаменов на бакалавра, приобретения профессии, годы, когда идешь, примериваясь и запинаясь, когда надо начинать сначала, если что-то не задалось, и пережевывать по два раза то, что не переварилось, или если провалился… Годы, когда надо делать вид перед папой и мамой, что тебе нравится выбранный путь, а иначе они станут сокрушаться, когда чувствуешь, что они из кожи вон лезут, чтобы казаться несгибаемыми, когда они знают обо мне не больше, чем я сам… Ах, Венка, Венка, я ненавижу эту свою жизнь! И почему мне не может быть двадцать пять сегодня же?
Его мучило нетерпение и глубокое отчаяние. Желание поскорее состариться, небрежение той порой, когда душа и тело в расцвете сил, превращали это дитя мелкого парижского промышленника в романтического героя. Он бросился на песок у ног Венка и продолжал жаловаться:
— Столько лет еще, Венка, я буду всего лишь наполовину мужчиной, наполовину свободным, наполовину влюбленным!
Она положила руку выше своих колен на его черные волосы, которые трепал ветер, и сказала то, что подсказывала ей женская мудрость: «Наполовину влюбленным? Разве можно быть наполовину влюбленным?..»
Фил резко повернулся к своей подруге.
— А ты, ты, которая выносит все это, что ты собираешься делать?
Под взглядом его черных глаз в лице у нее опять появилась неуверенность.
— Да то же самое, Фил… Я не буду сдавать на бакалавра.
— А кем ты будешь? Что ты выбрала? Завод, аптеку?
— Мама сказала…
Он взвился от ярости, похожий на жеребенка, потом проговорил:
— «Мама сказала»!.. Какое рабское повиновение! Ну и что же она сказала, твоя мама?
— Она сказала, — покорно повторила Венка, — что у нее ревматизм, что Лизетте только восемь лет и что не надо ходить далеко, у нас дома есть чем заняться, скоро я стану хозяйкой в доме, мне придется наставлять Лизетту, управляться с прислугой до тех пор, пока…
— Пока что? Что, черт возьми?
— …Пока я не выйду замуж…
Она покраснела, ее рука перестала трепать волосы Филиппа, казалось, она ждала, что он произнесет заветное слово, но он не произнес.
— Но и до того, как я выйду замуж, у меня тоже есть чем заняться…
Он повернулся, смерил ее презрительным взглядом.
— И тебе этого достаточно? Тебе этого хватит, скажем… на пять, шесть лет или больше?
Голубые глаза моргнули, но не потупились.
— Да, Фил, а пока… Раз нам только пятнадцать и шестнадцать… Раз мы вынуждены ждать…
Ненавистное слово ударило по нему, он сразу обессилел. И, разочарованный, снова онемел перед простодушием своей подружки, покорностью, в которой она осмеливалась признаться, этой женской привычкой почитать старых, скромных богов домашнего очага, и в то же время боль его странным образом улеглась. Он бы, наверное, не принял Венка неспокойную, обращенную к приключениям и топчущуюся, как кобылица в путах, перед длинным и жестоким переходом от детства к взрослости…