Раноставы - страница 14
Впрочем, что это заладил о Насте да о Насте. Будто на ней свет клином сошелся. Чем, например, хуже другие девки и бабы? Они тоже не промах. Возьми хоть Овдотью Стерхову — Гринькину напарницу — или Катьку Брюханову, Лидку Обухову. Всех не пересчитаешь. Всю войну на плечах колхозное хозяйство вынесли. И горе, и слезы. Кому пожалуешься? Некому. Мужики были на фронте, врага били. И теперь еще не у всех вернулись с войны, хоть и окончилась она, проклятая. У кого и пришли мужья домой, дак калека калекой. За себя работали и за них — спасителей: пусть подлечатся. Шутки и смех перебивали боль и обиду, заряжали на целый день, работа и спорилась.
Увидев трактор, все разом взвились, как спугнутые куры с седол.
Одна кричит:
— Сюда, сюда, Китыч!
Другая:
— Подворачивай между печей!
Третья:
— На обе стороны будем разгружать.
— Вы что кудахтаете? — перебивает всех Настя. — Берите лопаты, плицы. Эй, Устя, ты что растопорщилась? Орудию потеряла? Вон она промеж носа торчит. А тебе, Улька, не хватило, что ли? Эй, девчата, налетай, подешевело!
— Бери мельче — кидать легче, — кричит Лидка Пузырева.
— Берите больше, кидайте дальше!
— Весело начали — ослабли быстро!
Мигом разгрузили зерно и расстелили его тонким слоем на горячие спины печек. Запарило над ними, запахло хлебным на зерносушилке, заструился запах по деревне.
Шагать бы теперь Китычу домой отдыхать. Спокойно на душе, чисто, как в родниковой воде. Да на пересменке Овдотья сказала ему:
— Тебя вызывают в правление.
— Зачем?
— Почем знаю? Огафья Жданова говорила, не будет же хлопать.
Свернул он в закоулок, возле дома Федора Обухова. (Давно мужика в живых нет: в первые дни войны погиб. Живут в его доме эвакуированные, а пятистенок так и называется его именем.)
Вышел он по узкой тропинке, заросшей крапивой и лебедой, на конторскую улицу. Возле Ганиного амбара, напротив правления, завсегда было оживленно. Место тут бойкое, редко когда пустовало. Днем здесь играли в бабки, вечерами и ночью устраивались игрища. Это на руку бригадирам. Они не домой бежали наряжать ребят, а прямо сюда. Особенно, когда срочное дело. Молодежь тоже приноровилась к ним: стала хитрить. Даже дежурство устроила. В каждой бригаде свои сигналы. Увидят бригадира из первой бригады — промяукают, из второй — покрякают. И всех как корова языком слизнет. В последний раз Гринька не успел убежать. Тут его Семен Михеич и поймал: «Гринька, пойдем робить, Овдотью в больницу увезли». Почти неделю Григорий выжил в поле, дома лишь однажды побывал. И то навертком — переезжал с поля на поле. Что уж говорить об игре. О ней и думать перестал. А когда увидел ребятню у амбара, сердце екнуло.
Ребята расставляли бабки и пробирали Витьку Окулининова.
— Если будешь накидом бить — выгоним! — кричал Юрка Семеновских.
— Как играть?
— Прямком.
— Давайте загоним его подальше, он и промажет, — обрадовался догадке Шурка Жуков.
— Тогда за прясло его.
— Пусть сперва каши поест, а то не добросит, — выкрикивает Юрка. И первым отсчитывает десять шагов от кона.
Витька, прищурив глаз, наметился.
— Шибко обрадовался. — Еще на десять шагов загоняет Шурка коновщика.
Витька на сороковом шагу уперся в прясло.
— Как быть?
— С прясла! — ржали ребята.
Тот забрался на изгородь и, не метясь, кинул плитку. Она врезалась в бревно, из амбара зашаяла коричневая рухлядь.
— Не все выбивать коновку, — рассмеялись ребята.
Друг за другом по очереди отстрелялись игроки. Каждый старался выбить коновку. Но Шурка, Юрка и Толька Левша промазали. Вся надежда теперь на Ваньку Задоринова.
— Коновку, коновку давай!
— Не бубните под руку, сам знаю.
— Он же мазило! — Прыгал возле игрока Витька.
Ванька бросил плитку. Она, повернувшись, одним концом захватила пару и пролетела мимо коновки.
— Я же говорил, что все бабки мои, — подбежал с ведром Витька Окулинин.
Григорий не выдержал и подошел к коновщику.
— Дай взаймы.
— В игре не дают — покупай, — отрезал Витька.
— На, двадцать копеек.
Витька в момент отсчитал двадцать пар.
— Ставьте, сколько у меня есть, — предложил Гринька.
— Куда по столько! — съежились ребята.
— Что долго чикаться. Быстрей Окулю обыграешь.