Рапорт из Штутгофа - страница 7

Выстрелы доносились из старого лагеря. Несомненно, оттуда. Я снова поднимаюсь на постели. Что случилось? Неужели наши товарищи скошены вражескими пулями? Пытались ли они бежать? Убиты или только ранены? В лагере или в лесу? Что же происходит? Мысли вихрем проносятся в голове: что там происходит?

Меня возвращает к действительности топот кованых сапог по коридору. Я слышу, как распахиваются и опять захлопываются двери. Винтовочный приклад ударяет в мою дверь, и в комнату входят два солдата вермахта в стальных шлемах, с ручными гранатами на ремне и карабинами в руках, которые они тотчас же направляют в дальний угол, где возле кровати стою я. Они не разговаривают. Очевидно, пересчитывают заключённых. Потом молча выходят в коридор и захлопывают дверь. Я снова один.

Мною овладевает тяжёлое, гнетущее чувство.

Итак, вот они…

Уже в который раз за эту ночь взгляд мой медленно скользит по стене и останавливается на фотографии моего маленького сына, которая висит над кроватью. Фотографии его матери я сжёг ещё в прошлом году, когда гестапо вместе с датской полицией начало преследовать её. Я смотрю на улыбающееся мальчишеское лицо: таким я сфотографировал его и зоопарке, когда он впервые увидел забавные проделки обезьян; потом истаю и выхожу в коридор.

Большинство наших товарищей собралось в большой комнате барака. По радио какой-то новый голос объявил, что в 6 часов вечера будет передано важное сообщение. Наконец его передали. Оно не было для нас неожиданностью. Верховное командование германской армии заявило о введении на всей территории Дании военного положения.

Это было именно то сообщение, которого мы ждали. Мы перебросились несколькими словами и замолчали. Каждый был занят своими мыслями.

А время идёт. Пока всё остаётся по-старому. Наверное, прошло часа два. Скоро восемь. Уже светло. Внезапно двери барака распахиваются от могучего удара ногой, и в коридор врывается целая орава вооружённых до зубов немецких солдат, которыми командует совершенно ошалевший от злости офицер.

Направив на нас автомат, он не просто идёт по коридору, а врезается в пол стальными подковами своих каблуков. При этом он, как обезьяна, сгибает ноги в коленях и не говорит, а рычит:

— Н’raus, h’raus. Кто говорит по-немецки?

В коридоре толпятся почти все заключённые нашего барака, но оказывается, никто из них не знает немецкого языка.

— Значит, вы не хотите говорить по-немецки? Ну, так мы вас научим, — рычит он, лягая ни в чём не повинный дощатый пол.

Глядя на него, каждый, наверное, думал: «Господи, да у него, бедняги, с нервами ещё хуже, чем у нас».

— Гоните их во двор, а если будут медлить, поторопите прикладом по хребту, — приказал он своим солдатам, вооружённым карабинами и гранатами. Солдаты мгновенно разбежались по комнатам, проверяя, не прячется ли там кто-нибудь из заключённых. Лишь один наш товарищ не смог выйти в коридор. Он был болен. И на него тут же обрушился поток брани и проклятий, потому что он не успел быстро одеться.

Выкрикивая ругательства, солдаты выгнали нас па открытое место между двумя бараками в новом лагере.

Товарищи из другого барака уже были построены здесь в колонну по два. Что-то с нами будет?

За колючей проволокой, в проходе между новым и старым лагерем, стояла шеренга вооружённых немецких солдат. Кроме того, на нас нацелили свои стволы два пулемёта. Что же с нами будет?

Наконец главные лагерные ворота открылись. Раскачивающееся и орущее обезьяноподобное существо проревело, что всякий, кто попытается бежать, будет застрелен на месте — шагом марш!

Несколько товарищей и среди них элегантный Ове, очевидно, выполнили команду недостаточно проворно. Во всяком случае, каждый из них получил прикладом по спине и поток ругательств в придачу.

Как только мы вышли на открытое место между двумя лагерями, к нам подъехал броневик с тяжёлым пулемётом. Стрелок держал палец на спусковом крючке. Ствол пулемёта был направлен прямо на нас. Человек— обезьяна, которого мы уже научились отличать от остальных немцев, приказал пулемётчику:

— Пусть только попробуют выйти из строя — убивай их, как собак.