Рапсодия в деревянных тонах - страница 3

— Я не смог. — Его глаза горят, ему хочется вырвать деревянную руку из её хватки, но он этого не делает. Он знает, что она сейчас скажет, и ждёт этого, но её ответ неожидан.

— Отведи нас на качели.

Он нашаривает её прохладный, изящный локоть и повинуется. Рапсодия-жена возится на ощупь с цепью качелей и затем осторожно опускается на сиденье. Чарльз, хромая, тащит за собой куклу. Та удовлетворённо щебечет, когда он усаживает её рядом с женой. Он берёт тёплое деревянное запястье и осторожно заворачивает каждый пальчик вокруг противоположной цепи. Вторая рука лежит на колене его жены. Близнецы, высокие и хрупкие; прямые, как доска, волосы падают чуть-чуть ниже безупречных грудей.

— Теперь оставь нас, — требует Рапсодия-живая, и её деревянная сестра хмыкает в знак одобрения.

— А если я с вами ещё немножко побуду?

— Не хочу. Иди в дом. Тебе нужно работать.

— Хорошо, любовь моя. — Непроизвольно Чарльз ссутуливается, понуренный. Он ковыляет внутрь, зная, что её уши следят за ним. Берёт поднос с полусъеденным бифштексом и возвращается в кухню. Старается расслышать за клокотаньем горячей воды, как Рапсодия-флейта насвистывает мелодию без слов. Улыбается, глядя, как пожелтевшее жидкое мыло скользит у него между пальцами.

Рапсодия-живая добавляет свой голос к песне куклы, тихонько подмурлыкивая в сгущающейся ночи. Напев, радующий слух в их согласной гармонии, отблескивающий яркой гладкостью, тронутый лишь тончайшей нотой радости, извивается по всему дому. Первый раз за все десять лет она запела. Чарльз широко улыбается, кивает самому себе и принимается за вечерние дела.

— Отведи меня к ней. Хочу посидеть на крылечке, — говорит ему Рапсодия на следующий вечер.

— Может, сначала поужинаешь? — он спрашивает, уже держа в руках сосновый поднос с полной спагетти тарелкой драгоценного дерева ироко.

— Не сейчас.

Чарльз ставит поднос на кухонный стол. Ковыляя в гостиную, он бросает довольный взгляд на починенный паркет. Чувствует босыми пальцами ног гладкость заново уложенных квадратиков, лак уже просох и зачищен. Он даже аккуратно уложил расщеплённые заусеницы пинцетом для бровей.

Рапсодия встаёт и берёт его за локоть. Рапсодия из дерева мурлычет себе под нос, зовёт их в вечернюю тьму. И ветры Санта-Аны, кажется, сердятся меньше, дуют гладкие, чистые, без городской вони.

— Поосторожней с перилами, — говорит он жене. — Резьба была нехороша, и раз твой брат не привёз красное дерево, я их все снял.

— Но ты что-то поставил вместо них? — голос Рапсодии взвинчивается на пол-октавы, и её двойница нервно чирикает.

— Конечно, солнышко. Двухдюймовый канат; он надежно закреплён, и бояться нечего. Я просто предупреждаю. — Чарльз смотрит за канат; тени туч закручиваются жгутом над зарослями кактусов-опунции и прыгающей чольи, льнущими к крутому откосу, и с уходом луны постепенно размываются в бесформенные кляксы.

— Тогда иди работай, — Рапсодия осторожно опускается на качели и берётся за деревянную руку. Кукла довольно посвистывает, и качели скрипят.

— Я буду в мастерской.

— Ты начал что-нибудь новое?

— Нет, только вот перила… и я жду красного дерева.

— У Майка времени не было. Мне Лиза сказала, когда привезла меня. Он завтра его доставит. — Ветерок дёргает его за волосы, и Рапсодия-деревянная смеётся.

По вечерам ветер всегда нарастает. Чарльз садится к верстаку и смотрит любовно на долота, рубанки и ножи. Одного ножа недостаёт; он не пойдёт обратно просить его.

Рапсодия поёт, и кукла вторит на сотню голосов. Заслушавшись, Чарльз закрывает глаза, холод плоского резца в его пальцах. Их песня течёт сквозь дом, как эфирный мёд, сладкая превыше понимания, золотая превыше денег.

Надо делать перила. Все эти десять лет у него всегда было дело. Сначала это был дом — самый большой его проект, — потом столы и стулья, потом крыльцо, застывшее в прыжке над бездонной пустотой, подносы, лампы, блюда, статуэтки, каждое — указующий шаг на пути к Совершенству, достигшему апогея в его Рапсодии в деревянных тонах.

Песня ласково касается его ушей, и по его телу пробегает дрожь радости. Он не может сейчас работать; он работает только когда ему грустно. Беззвучно он идёт сквозь дом, зная каждую половицу, каждый стык, место каждого скрипа, и наконец может посмотреть на них из глазка в кухне.