Расколотое небо - страница 24

Слезились глаза, подрагивали пальцы, стучало в висках. Он снова посмотрел вниз и почувствовал себя одиноким, как в ту ночь, когда после отказа управления спускался на парашюте над зловеще-темной, притихшей пустыней. Ни огонька, ни селения, ни дороги, только сыпучий песок, из которого едва вытащил ноги. Натерпелся тогда страху, намучился без воды… Вспомнил — и в горле пересохло. Открыл рот и начал жадно хватать капли дождя. Затем сел на скользкое от дождя бревно, сцепив руки, и опустил на грудь голову.

Очнулся Петр Максимович от стука подошв о железные скобы вагона. Медленно открыл глаза. Перед ним стоял Васеев, по скобам поднимались Сторожев и Кочкин. Он смотрел на них, испытывая чувство радости и облегчения. Все правильно, ребята. Я верил в вас. Я знал, что вы не подведете.

Геннадий едва держался на ногах от усталости. Болели спина и ноги, хотелось свалиться на теплый еще шлак и уснуть. Хоть на несколько минут, хотя бы присесть или просто опереться на что-то. Он не чувствовал ни холода, ни пронизывающего ветра, ни стекавших вдоль тела капель дождя; он видел рядом с собой Потапенко и знал, что не отступит, а если отступит — никогда себе этого не простит.

Никто не произнес ни слова. Вчетвером они начали сбрасывать бревна вниз, подолгу отдыхая после каждого поднятого ствола; испарина покрыла их лица и, перемешанная с дождем, слепила. Ребята внизу откатывали бревна дальше.

— Ребята, — сдавленным пересохшим голосом неожиданно прохрипел Потапенко, выпрямившись во весь рост. — Посмотрите на восток.

Курсанты и на полувагоне, и внизу одновременно повернули головы. Из-под темного небосвода виднелась узкая светло-розовая полоска; она ширилась, словно приподнимала тяжелый ночной небесный полог, свет становился гуще, набирал силу, прорывался сквозь бетонную толщу темноты и облаков.

— День настает. И какой день! 7 Ноября! — Петр Максимович потер негнущиеся руки. — Начнем штурм. Последний! Тут всего десятка два осталось. — Взял жердину, подошел к бревну, нагнулся. — Раз-два! Взяли!

Бревно легло на направляющие и скользнуло вниз. Потапенко напрягся, перехватил жердину поудобнее и двинул очередную лесину.

Построение было кратким. Фурса, промокший до нитки, измученный и уставший, опустил воротник, сдвинул козырек фуражки, приоткрыв лицо, и глухо произнес:

— Всем объявляю благодарность!

Строй колыхнулся, и над станционной утренней тишиной громко пронеслось:

— Служим Советскому Союзу!

Потапенко подошел к командиру эскадрильи, что-то сказал ему. Фурса согласно кивнул.

— Васеев, Сторожев, Кочкин — за мной!

Курсанты недоуменно переглянулись, вышли из строя и двинулись вслед за Потапенко. Вышли на улицу, свернули в переулок и долго шли в густом тумане.

Остановились возле крытого железом дома.

— Куда, товарищ капитан? — удивленно спросил Кочкин.

— Ко мне. Пить чай. Сегодня же праздник! — Потапенко открыл дверь, и курсанты один за другим вошли в дом через застекленную широкую террасу.

Их встретила сонная, в наброшенном на плечи халате жена Потапенко. Недоуменно посмотрела на мокрых, грязных ребят, на такого же мокрого и грязного мужа.

— Работу закончили. Намерзлись, устали. Готовь, Лиза, чай. Угощай ребят праздничным пирогом — теща не зря старалась.

Когда сели за стол, Петр Максимович не без гордости в голосе сказал Лизе и теще, кивнув на притихших ребят:

— Хорошо хлопцы поработали! — И подумал о трудной ночи. Себя победили. Дружнее и мужественнее стали. Теперь с каждым можно пойти в разведку, а подучатся — и на боевое задание, как в Отечественную. Надежные ведомые, наверняка прикроют в бою. Теперь — наверняка. Теперь в каждом уверен…

И кто знает, думал Потапенко, может, именно этой ночью в каждом родился гражданин, с теми нравственными качествами, которые издревле в народе называют совестью. И все в нем светилось радостью и чувством исполненного перед собственной совестью долга.

После первой встречи на стадионе Кочкин каждое воскресенье брал увольнительную и спешил на окраину станицы, где жила Надя. Он подходил к дому, ласкал мохнатого, чуть повизгивающего, доверчивого пса, помогал надиной тетке Марии Матвеевне по хозяйству. Когда Николай кончал работу, тетка усаживала его за стол и ставила полюбившиеся ему вареники. Николай не стеснялся: по курсантскому пайку вареников не готовили, больше нажимали на каши да на картошку, а тут — вареники с вишней или со свежим творогом, со сметаной. Вкуснятина!