Расколотое небо - страница 6

— Все нормально, горловина закрыта, товарищ командир! — Черный удовлетворенно потер руки, спустился на землю. Увидел, как от нахлынувшей радости заблестели глаза Борткевича, как облегченно вздохнул Муромян, и еле заметно улыбнулся им.

— Буксируйте машину на стоянку и зачехляйте под пломбы, — приказал Горегляд Муромяну. — Утром прилетит комиссия, она и определит причину пожара.

Степан Тарасович Горегляд по натуре был человеком добродушным, любил ввернуть в официальные указания и инструкции какое-нибудь словечко, наподобие «гуси-лебеди», что означало высшую степень расположения духа. Любил летать и летал много, в любую погоду, даже тогда, когда не видно было конца посадочной полосы. Но другим этого делать не разрешал и, прежде чем начать полеты в «сложняке», на разведку вылетал сам.

Сын Горегляда Алексей с детства мечтал стать летчиком. Как ни отговаривала мать, поступил в летное училище. Письма писал редко, но зато подробные, обстоятельные, не раз спрашивал у отца совета. Приехав в отпуск, целые дни пропадал на аэродроме, среди летчиков. Горегляд не без гордости как-то сказал Северину: «Хороший парень, гуси-лебеди! От инженера не отходит, вот, брат, что радостно. В новой машине с его помощью каждый винтик перещупал».

Когда сын уехал в училище, Горегляд засел за психологию. Академию окончил давно, знания повыветрились, да тогда этой самой психологией интересовались мало. Больше жали на тактику, увлекались играми на картах, требовали каллиграфического исполнения на них всех знаков и цифр. Чертить он не любил с детства и считал игры на картах лишней тратой времени. Рабочая карта командира должна быть простой. Обвел карандашом нужный район, нанес число боевой техники, линию фронта, сигналы взаимодействия — и в бой. А они просиживали вечера напролет ради четких линий и красивых цифр. К чему это, когда то и дело меняешь аэродромы, когда летчики вылетают по тревоге, получая самые разнообразные задачи!

Он не жалел, что когда-то отказался пойти инспектором в Москву. Как-никак в полку ближе к летчикам. Да и полеты обязывают всегда быть в форме. Спортом бы заняться, да когда? С утра и до позднего вечера, а иногда сутками на службе: то полеты, то тренировки, то учения. А люди… Когда людьми заниматься? Спасибо политуправлению — хорошего хлопца комиссаром прислали. Гора с плеч свалилась с приездом Северина…

Когда Степан Тарасович Горегляд прибыл в гарнизон Сосновый, многие ждали, что новый командир тут же начнет, как это нередко бывает, ломать устоявшиеся в полку порядки, поучать всех, устраивать частые зачеты. Но он, представившись офицерам, обратился к ним с необычной просьбой:

— Первое время полк учит командира, а уж потом командир руководит полком. Прошу помочь мне изучить людей и технику. Обещаю одно: работать придется много. По всем вопросам разрешаю обращаться в любое время суток.

Кое-кого эта просьба смутила — уж не гонится ли полковник за дешевой популярностью? Но вскоре все поняли — нет. Просто такой у него характер.

Степан Тарасович знал, что жесткие требования к возрасту вряд ли дадут ему возможность и дальше продвигаться по службе. Потолок… Другой бы сник, руки опустил, а он по-прежнему работал с полной отдачей сил.

Главной его заботой и радостью было небо. Небу он отдавал всего себя, жестко спрашивал за упущения в подготовке к полетам, гонял комэсков и инженеров, много летал сам. История авиации, размышлял вслух перед летчиками Степан Тарасович, писана кровью, даже малейшее отступление от законов летной службы грозит бедой. Кажется, что особенного, если сегодня на немного отступлю от инструкции, завтра еще чуть-чуть. А эти отступления накапливаются. И прежде всего — в человеке. Позволил себе в малом нарушить, значит, можешь и в большом. Отклониться от маршрута, не выдержать режим полета, допустить ошибку в расчете. Вон старший лейтенант Кочкин в прошлый раз вышел на приводную станцию на высоте ниже заданной, а другой летчик в это же время мог оказаться выше и — поцеловались бы над приводом.

— Самое позорное в воздухе — недисциплинированность. Кого в наши дни удивишь бочкой на малой высоте или еще каким крючком? — спрашивал Степан Тарасович и сам отвечал: — Никого!