Расколотое небо - страница 10

Было раннее утро, народ еще спал, кроме тех, кто занялся стругом, да еще кашевара: тот плясал от холода у полевой кухни, стоявшей на платформе, и грелся, прижимаясь к ней спиной в дранье. До Глазунова доходил вкусный звук булькающего кулеша, запах пшенки.

Звякнула дверь в тамбуре, на снег выскочил маленький обнаженный по пояс и босоголовый человек в синих бриджах, начал делать гимнастику по Мюллеру. Крякал, приседал, подпрыгивал. От теплого, крепкого тела на морозе шел парок, оно сизело на глазах. Глазунов даже поежился под тулупом. Командир авиаотряда Туманов занимался таким образом каждое утро, не глядя на погоду.

Туманов, стуча зубами, прыгнул в вагон.

Когда Глазунов заглянул в командирское купе, тот был уже в теплом свитере и кацавейке на козьем меху. Морщась, скреб бритвой сизый подбородок, глядясь в зеркало. Вежливо подмигнул:

— Прошу вас… Садитесь… Кипяточку?

На столике парил чайник. Глазунов плеснул в кружку кипятку, порылся в карманах, где звякали болтики, винтики, ключи и шайбочки (механик имел пристрастие подбирать всякую металлическую мелочь), выудил матросский ржаной сухарь с крупинками соли, разломил пополам.

— Где дрова для паровоза достанем, комиссар? — скосил голубой веселый глаз Туманов.

— Не знаю… — вздохнул Нил Семеныч.

Дело и впрямь было гиблое…

Степь вокруг лежала голая, без тростинки, без деревца, хотя бы колок какой, рощица, так нет! Телеграфные же столбы Глазунов еще вчера запретил трогать. Если их попилить беспощадно, то никакой связи не будет, связистам новые столбы ставить — это не провода оборванные скручивать, где их теперь достанешь, эти самые столбы?

Локомотив жрал последние дрова из тендера. Машинист топку залить отказался, потом пары не поднимешь; дать локомотиву закоченеть, так и смазки заледенеют и вообще — гибель…

— Ей-богу, не знаю, что делать, Константин Константиныч… — повторил тягостно Глазунов. — Ума не приложу!

— Плохо, — сказал Туманов.

Глазунов и сам знал, что плохо.

— Дайте мне из пилотов Кондратюка и Геркиса, — наконец, подумав, сказал он. — Бугаи здоровые, сила есть. Из мотористов сам подберу. Вперед сходим. Позади ведь, сами видели, ни дерева, впереди поглядим. Не подберем ли где шпалы, не может такого быть, чтобы вдоль полотна шпал для ремонта не хранили.

— Что ж, можно и так… — согласился Туманов. — Только вряд ли…

Часа не прошло, как побрели от эшелона люди с пилами, топорами, ломами. На всякий случай здоровенный украинец Кондратюк тащил на плече и ручной пулемет.

Поезд постепенно отступал назад, за край земли, потом только дым от локомотива остался виден, рваные облачка его время от времени взлетали из-за окоема, словно там великан садил неустанно трубку.

Строение первым увидел остроглазый латыш Геркис, закричал радостно. Добавили шагу. Вскоре начали уже и все разбирать, что к чему. Совсем рядом с дорогой стоял занесенный по окна, закрытый наглухо ставнями, невысокий бревенчатый дом. Из трубы дым не валил, следов ни в одну сторону не было, кругом строения лежал нетронутый синеватый снег. Рядом с домом виднелись колодезь и сарайчик, сложенный из самана. В колодезе вода замерзла. В сарайчике лежал нехитрый инструмент путевого обходчика — кувалды, горка клейм для шпал, ломики, костыли, заржавевший керосиновый фонарь. Сюда, видно, давно не заглядывала живая душа.

Обошли дом кругом. Все ставни были взяты на болты. Ясно стало: обходчик бросил дом не вчера. А дом был хороший, крепкий. Сруб из толстых, в обхват, бревен сосняка, сухого, давнего. Ставни и наличники резные, дубовые. Дух запустения брошенного жилья как-то сразу сделал всех молчаливыми.

— Это ж откуда такой чудный лес везли? — сказал Глазунов. — Не иначе, с Урала! А тут, видно, только собрали сруб да и поставили.

Он пошел к крыльцу, поглядел на ступеньки, на дверь, занесенную снегом, вздохнул:

— Раскатаем строение! Погрузим! Досюда паровоз ведь дотянет, а отсюда и до Астрахани дров хватит!

— Грех, — возразил моторист Мамыкин. — Жилое ведь. Дом.

Кондратюк молча сбросил длинную шинель на снег, поплевал на рукавицы, воткнул лом под ставень и, крякнув, побагровев шеей, отодрал его. Дерево жалобно заскрипело, посыпались труха, пыль, со звоном раскололось немытое, грязное стекло.