Расплата - страница 11
– Шутоломная, – заругалась проснувшаяся Парашка, – стол чуть не опрокинула!
– О! Маша? Не спишь? Очень хорошо! – Гривцов появился в дверях хмельной, сияющий. – Победу нашу встречаешь! Очень хорошо! – И лихо крутнул ус.
Маша жадно вглядывалась в темноту коридора, стараясь отыскать там того, второго, с кем разговаривал Тимофей.
– Там нет никого, – заметив ее взгляд, сказал Гривцов.
– А с кем же ты говорил, Тимофей Сидорыч?
– Это Васька Карась провожал меня до калитки. Знаешь, из Падов? Лихой унтер! Мальчишкой, бывало, запрягет в санки собаку свою, под дугу колокольчиков навешает и – по селу! Потеха!
– А где же мой Вася?
– Карась-то мой родич, я его большим человеком сделаю. Я теперь знаешь кто? Адъютант самого генерала Богданчика!
Парашка шумно заворочалась на кровати.
– Ради бога, Тимофей Сидорыч, – умоляла Маша, – где Вася? Ты вить обещал...
– А наш партийный вождь Кочаровский! Он гений, Маша! Ты знаешь, что такое гений?
Парашка притворно закашляла, встала.
– Всеми святыми молю: скажи, что с Васей? – не отставала Маша.
Гривцов насупился:
– Дело опасное, но помочь можно. Пойдем ко мне, поговорим. Тут Параше спать мешаем.
– Скажи, скажи, не томи! – умоляла Маша, идя за ним следом.
Парашка так хлопнула дверью, что Маша вздрогнула и оглянулась. В коридоре стало темно, как в погребе.
– Свет зажги, Тимофей Сидорыч! – попросила Маша, переступая порог его комнаты.
– Тут свеча была, – шаря рукой по столу, ответил Гривцов. – Сгорела, наверно.
– Я у Параши лампу попрошу.
– Не надо, – ухватил он ее за руку, – не связывайся с ней, злая она.
– Страшно, темно у тебя. Говори скорей, уйду я.
Гривцов взял ее за руку, притянул к себе:
– Его спасти только ты можешь...
Маша упала на колени.
– Христа ради прошу, ноги целовать буду! Спаси Васю! Где он?
– В Козлове, в тюрьме... в особой камере.
– Спаси, Тимофей Сидорыч! Век молиться за тебя буду! – И зарыдала, уткнувшись головой в его ноги.
– Что ты, Маша, что ты! – Гривцов поднял ее, обняв за талию. – Да я сам к тебе в ноги упаду, – зашептал ей прямо в лицо. – Еще в Кривуше тебя от всех отличал... Маша... – И защекотал усами ее шею.
Она уперлась в его грудь руками:
– Машей-то зови, да в свои не прочь! Не таковские мы.
– Ну, Машенька, ты же сама просишь спасти. А если ты меня оттолкнешь, – прошипел он едва слышно, – зло сделаешь...
Маша почувствовала, как его руки сделались железно-жесткими, нахальными. Он стал молча тянуть ее к постели.
Маша упиралась, шептала:
– Не думай этого, Тимоша, нельзя, грех тебе... ради Христа, пусти!
И – все слабее сопротивлялась, в руках уже не было сил оттолкнуть.
Почти сникая и чувствуя, что противиться этой звериной силе – значит еще больше разжигать ее, она решила испытать последнее женское средство:
– Тимоша, сил моих больше нет... Во рту все пересохло... Попью схожу, страсть как пить охота! Приду сама, все равно теперь... сама приду.
Что-то ударилось в дверь и упало на пол. Маша испуганно рванулась из его рук. Не выбежала – выпорхнула из душной комнатушки. Глаза резанул свет из Парашкиной двери. Хозяйка стояла у порога и смотрела на Машу, скривив губы в ехидной улыбке. Маша на мгновение остолбенела: значит, подслушивала!
Загородив рукой лицо от света, кинулась по коридору к уличной двери. На вокзал! На вокзал!
Бежала, то и дело оглядываясь, и на ходу поправляла растрепавшуюся косу. Дробный стук ботинок по мостовой эхом отдавался сзади, ей казалось, что кто-то гонится за ней. Скорей, скорей на вокзал!
– Стой! Кто идет? – окрик из-за угла.
Словно споткнулась Маша – замерла на месте от страха, дрожа всем телом. Но странно – в голове сделалось ясно-ясно, будто выветрился хмель на бегу. Только сердце колотилось в груди так бешено, что казалось, там не одно, а два или три сердца.
– Кто идет? – повторил строгий голос.
– Из Кривуши я... Простая баба... Не стреляйте!
К ней подошли двое. Один с винтовкой, другой с наганом.
– Куда летишь как угорелая?
– Мужички, родненькие... деревенская я... Деваться мне некуда. Пустите на вокзал!
– А бежишь от кого?
– Пьяница какой-то хотел надо мной измываться.
– Обыщи ее, – приказал тот, что с наганом.