Расплата - страница 20
Она налила полный граненый стакан и подала ему. Василий долго, мучительно тянул, закашлялся, схватил огурец.
– Ну и питок из тебя! А я видела – прямо из бутылки пьют, сосут, как соску.
– Привычка нужна...
– Дома привыкнешь. Дядя Захар небось четверть припас.
Василий, морщась, съел огурец, поблагодарил.
– Ну и духота сегодня!
– Да ты сыми, сыми френч-то. Рассупонься.
– И то, пожалуй, разденусь. – Он снял френч, повесил его на спинку стула. – Батя не заезжал к тебе?
– Все кривушинские заезжают. Всем нужна.
Василий долго расспрашивал, стараясь прогнать сон, но веки становились все тяжелее и тяжелее. И Парашка, как нарочно, разговорилась – прямо убаюкивает...
...Очнулся Василий от боли в переносице. Он спал, уронив голову на кисти рук. Испуганно вскочил на ноги, – проспал! Уже солнце лезет в окно! Быстро натянул френч, подпоясался.
– Параша! Я ухожу!
Ни звука.
Вышел в коридор, позвал еще раз.
– Я в погребе. Картошку перебираю, – послышался голос из сеней.
– Ты чего же не разбудила? Проспал я!
Он вернулся на кухню, плеснул на лицо воды, протер глаза. По привычке сунул руку в карман – револьвер на месте. В боковой... а где же документы? Испуганно замер, вспоминая. Обшарил все карманы. Где мог оставить? На речке? Нет, нет, вечером почти у Парашкиного дома предъявлял патрулю. Парашка? Зачем они ей? А зачем самогон? Раздобрилась... «Сыми френч-то»...
Кинулся в чулан, нагнулся к погребу:
– Параша, вылезь на минутку.
– Чего еще? Двери все открыты, ступай с богом!
– Вылезь, говорю, – уже сердито крикнул он. – Несчастье у меня!
– Какое несчастье? – Парашка высунула голову из погреба.
– Документы пропали.
– Потерял? – притворно удивилась она, пряча глаза под надвинутым на лоб платком. – На речке небось выронил...
Василий теперь не сомневался.
– Говори, для кого документ взяла? – Он выхватил револьвер.
Парашка не ожидала этого. Впервые в жизни увидев черный, со страшной пустотой ствол нагана, нацеленный ей прямо в глаза, она взвизгнула и провалилась в погреб, загремев ведром.
– Не погуби, Васенька, все расскажу! Не утаю ничего, не погуби! – запричитала она в пустоте погреба.
– Вылазь, не трону!
– Спрячь пугач-то, окаянный! – Вся дрожа от страха, Парашка вылезла из погреба. – Он тоже вот так в грудь наставлял. А кому умирать охота?
– Кто наставлял?
– Тимошка! – заголосила она, сморкаясь в грязный фартук.
– Какой Тимошка? Гривцов?
Парашка кивнула и еще пуще разревелась.
– Ну, хватит орать-то, говори, где он?
– В погребе тут сидел. Ушел с твоей бумагой.
– Как? Он был тут? – Василий грозно шагнул к ней. – И ты молчала? Шкура продажная! Собирайся, пойдем в Чека!
Парашка бросилась на колени:
– Не погуби, Вася! Ради Маши не погуби! Вить я ее от позора спасла!
– От какого позора? – Он сел на сундук, раздавив огарок свечи, забытый вчера Парашкой.
– Тимошка обманом вызвал ее из Кривуши, вроде тебя встречать, а сам ночью... – И она рассказала все, как было.
Василий до боли в суставах сжимал рукоятку револьвера. Потом медленно встал и, не замечая Парашку, все еще стоящую на коленях, пошел к двери.
...Чичканова в «Колизее» не оказалось. Прокофьев сказал, что его следует искать в казармах, где идет смотр Тамбовскому полку, который Киквидзе включает в свою дивизию.
Василий подошел к казармам в тот момент, когда полк был выстроен на плацу и повторял за Чичкановым священные слова красноармейской клятвы на верность Советской Родине, на верность социалистической революции.
– «Я сын трудового народа, гражданин Советской Республики... Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона...»
Василий чувствовал себя виноватым. Он не мог простить себе, что так легко дал обмануть себя...
Над строем полка горело красное полотнище. «За власть Советов!» – прочитал Василий дорогие его сердцу слова. Он перевел взгляд на суровое лицо Чичканова, обращенное к красноармейцам. «Зачем отрывать его от дела? Пойду в Чека», – решил Василий.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Два дня Маша отлежала в горячке.
Как прибежала на заре, кинулась на постель, так и не поднималась до сих пор. Первую ночь все бредила, кого-то умоляла спасти Василия. Захар и Василиса Терентьевна поняли, что с сыном стряслась беда, но допытаться не могли и оттого сидели, как на похоронах. Мишатка тревожно следил за матерью, прячась на полатях. Терентьевна то и дело мочила холодной водой полотенце и клала на голову Маше. Старая долго сдерживала слезу, но вдруг заголосила, запричитала, испугав внука.