Расплата - страница 30

– Ты понимаешь, Алексей, отец хороший мужик, честный, но...

– Не объясняй, понимаю.

Захар ожидал Василия на крыльце, загородив собою дверь:

– Так ты что же... коммунистом стал?

– Да, батя. За большевистскую правду буду бороться, пока сил хватит.

– Так-так... А может, пожалел бы отца-то? Не страмотил бы на все село?

– А может, – в тон отцу ответил Василий, – отец признает сына взрослым? У него у самого уже семья...

– Ну что ж... знать, и я перед богом виноват. Не совладал, упустил. Пороть поздно... Эх, горе-горюхино! – едва слышно заключил он и, сгорбившись, ушел в избу.

Василий закурил, постоял на крыльце, всматриваясь в тревожную темноту села.

Тихо подошла Маша:

– Как же я-то, Васенька?

– Чего тебе?

– Неужели ты кресту не веришь, в бога не веришь?

– Не верю...

– Как же мне-то?

– Коли любишь – с безбожником жить будешь.

– Грех тебе, Вася, сумлеваться во мне. На смертушку страшную пойду за тобой.

– Ну вот и хорошо! – Василий ласково обнял ее.

...А Захар долго еще ходил по избе. Крестился, просил бога вразумить непутевого сына и каждую молитву заключал своим неизменным: «Эх, горе-горюхино!»

С вечера к сходной избе потянулись девушки и молодки. Продотрядчики успели перемигнуться с ними... И вот они уже тут как тут. Жаль, нет гармошки или балалайки, а то бы... Но и «под язык» петь и плясать можно. Тонкий девичий голосок несмело запел:

Бойкий звонкий голос молодухи ответил:

Продотрядчик Петька Курков, конопатый курносый крепыш, самый молодой в отряде, выскочил из избы, заломил картуз набок, выпустив на волю курчавый чуб.

– Здравствуйте, дорогие товарищи девушки! – Он жеманно поклонился. – Привет вам от рабочего класса, пролетариата, то есть. И от меня, Петьки Куркова, лично персонально!

– А ты нешто рабочий класс? – смеясь, спросила кудрявая рыжая молодка.

– Я, можно сказать, артист... из рабочего класса, а отец мой тамбовский железнодорожник. И я хоть артист, а могу фуганить, рубанить, дыры хорохорить, фортепьяны фортепьянить.

– Ха-ха-ха...

– А нам сказали, что вы грабители.

– Это, дорогие девушки, наговор. У грабителей животы за ремень выползают, а у меня видите? – Он сунул руку за широкий обвислый ремень.

Девчата захохотали.

Его окружили, жадно ловя глазами крепкие плечи и милое курносое лицо с залихватским чубом. Даже часовой, шагавший вокруг хаты, остановился послушать, как Петька точит лясы.

Панов следил за Петькой через окно. Покачал головой и сказал политкомиссару Забавникову, пожилому рабочему, сидевшему рядом на лавке:

– Прямо настоящий артист. Ему бы на сцене выступать.

– Придет время – будет выступать, – ответил тот.

А Петька уже плясал вприсядку, похлопывая ладонями то по земле, то по груди, а то и по «сиденью», вызывая этим взрывы смеха и вольные шуточки молодок, Он плясал под общий наигрыш и ритмичные удары в ладоши, а изредка в этот шумовой оркестр вплетались и бесшабашные голоса частушечниц.

И – кинулась рыжая в круг к Петьке:

Петька вошел в азарт, подскочил, ухнул и тоже запел:

А та, рыжая, подплыла к Петьке павой и, заглядывая в глаза, тоненько так затянула:

– А что, товарищ Панов, – заговорил комиссар Забавников, поглядывая в окно, – почитать бы им что-нибудь... Как думаешь, будут слушать?

– Пригласи, – ответил Панов. – Только керосину в лампе мало. Кулаки пожгли. Видать, ночами заседали.

Пожилые продотрядчики сидели на корточках у порога, в их руках мигали красные огоньки цигарок. Они увлеклись весельем, покрикивали, подбадривали Петьку, поджигали стоящих рядом молодок на пляску. А их и поджигать не надо – сами рвутся.

На улицу вышел Забавников и, дождавшись конца пляски, громко объявил:

– Приглашаем вас, барышни, к нам в гости. Мы вам хорошую книжку почитаем.

Приглушенный говорок пробежал по кругу и замер где-то за Петькиной спиной.