Расплата - страница 59
Щелчок шагал вслед за Василием, подталкивая в спину обрезом, и победно покрикивал на свою жертву:
– Не оглядывайся, красная сука!
Василий пробовал догадаться, куда ведет. Карась живет на окраине, а вот уж свернули от центра села вниз, к речке... В лесу, значит, прячутся карасевцы? Разогнал их из Кривуши продотряд! Молодец Андрей! Проскочил!
Прошли последний плетень. Василий увидел за плетнем остановившиеся глаза и открытый рот курносого мальчишки. Очень похож на Мишатку...
Потянулся порыжелый луг, выбитый за лето стадом, а теперь скованный первым крепким морозцем.
«У реки... А потом берегом, к Большой Липовице», – решил Василий.
Сзади послышался звонкий перестук копыт. У Василия так и оборвалось сердце – рушилась надежда на спасение! Он резко оглянулся и увидел, что Щелчок тоже смотрит назад, разглядывая седока. Вот бы какой момент для схватки, если бы не этот всадник! Но что это! Всадник – баба! Она неслась прямо на них, стегая коня поводом. Ближе, ближе... Соня!
Она скакала прямо на Гришку, вот еще два прыжка и... Но Зорька в самый последний момент шарахнулась в сторону, дико всхрапнув.
– Куда прешь, стерва! – замахнулся на нее Щелчок обрезом.
Василий на одно мгновение увидел тревожное лицо Сони, потом спину Щелчка. Одним сильным рывком свалил его на землю. Пальцы судорожно вцепились в горло. Какой-то булькающий хрип вырвался изо рта Гришки. Несколько раз стукнул его головой о мерзлую землю. Тело Щелчка расслабло и затихло.
– Тащи меня с коня! Стаскивай скорее! – кричала Соня. – Стаскивай, а то увидят.
– Сама скачи! Я убегу! – Василий закинул за плечо Гришкин обрез.
– Говорю: стаскивай! – На него смотрели умоляющие, требовательные глаза. Василий схватил ее за руку и снял с коня.
– Скачи! Скачи скорее в Тамбов! – приказывала она.
Когда затопали копыта вдоль реки, все удаляясь, Соня испуганно оглянулась на Щелчка – не шевелится ли? – и побежала, осторожно озираясь, берегом реки.
Ефима привезли в коммуну.
Запавшие глаза его стояли, как у мертвеца, губы дрожали, силясь что-то произнести, и – не могли...
В пристройке, где когда-то жил Пауль, одна комната оказалась со стеклами. Ефима положили туда, настелив на пол сена.
Вскоре к Ефиму зашел Семен Евдокимович. Он неловко топтался у порога, пожелал скорее выздоравливать, а потом отозвал Авдотью за дверь.
– Держи фартук, – шепнул он. К пятку яичек, которые он бережно вынул из-за пазухи, присоединился малюсенький бумажный кулечек. – Соль... осторожнее...
Аграфена раздобыла где-то кружку сливок, Сергей Мычалин прикостылял с лепешками, завернутыми в подол солдатской гимнастерки.
Когда Авдотья разложила на соломе перед Ефимом все и рассказала, кто что принес, Ефим прослезился. Он понял, что родня его теперь не только Ревякины, но и Филатовы, и Мычалины, и Лисицыны, и Аграфена...
К вечеру Ефим приподнялся на локти и хриплым, срывающимся голосом попросил пить. Авдотья, ни на минуту не отходившая от него, принесла воды.
– Тимошку пымали? – спросил он.
– В амбар заперли. Раненый он.
Ефим слабо улыбнулся.
Авдотья начала расспрашивать, что с ним делал Тимошка, в какое место бил.
– Бил, да не убил, – ответил он. – С того света Юхим Олесин вернулся. С того света, Авдотья. Из петли выпал. Веревка не выдержала. Отлежусь вот... Ты иди к ребятам, я посплю. Мне лучше стало.
– За ребятами Аграфена доглядит, а я с тобой тут останусь.
– Васятка-то где?
– Ночью ушел, проводила я его, а что с ним теперь – не знаю.
Ефим повернулся к стене:
– Ну, ты ложись, ложись, я усну.
Но через минуту опять спросил:
– Тимошку-то в чьем амбаре заперли?
– Я там не была, не видала.
Юшка закрыл глаза, но не спал. Беспокойная мысль овладела им: что, если упустят Тимошку?
– Авдотья, а Авдотья, ты еще не спишь?
– Нет, а что?
– Тимошку-то сторожат ай нет?
– Да, чай, сторожат... Спи уж ты!
Ефиму не спалось. Он с радостью почувствовал, как возвращаются силы в его хилое тело. Ворочался, двигал ногами, привставал на локтях, заглядывая в окно.
Ночью, когда в пустой комнате раздался размеренный храп Авдотьи, Ефим тихонько встал, дотащился до окна. Из-за облака медленно выплывала луна. «Свети, свети, милая, – мысленно, просил Ефим, – всю ночь свети...» Он вернулся на свое место, полежал еще часок, потом снова встал. Ноги окрепли, он подошел к двери, попробовал ее открыть. Дверь легко подалась.