Расплата - страница 68
– Коня не запали! За красотками гоняться – любова скакуна запалишь. А красоток в городе как щук в реке. Всех не переловишь.
Василий ничего не ответил и с места взял в галоп.
К Ефиму подошел Захар. Они, не сговариваясь, сели на бревно у конюшни. Захар протянул кисет.
– Нешто и вправду подымить с горя? – сказал Ефим, почесав затылок. – Давай подымлю.
Кое-как свернул цигарку, прикурил, закашлялся, бросил ее и затоптал лаптем.
– Нет, не впрок мне.
– Уехал Васятка? – спросил Захар.
– Уехал, язви его корень.
Помолчали.
– Вот они как, по-новому-то, – неопределенно сказал Захар, вызывая на разговор Ефима.
– А как же ты хотел? – зло ответил тот. – В одном селе хороша, в другом еще лучше, а в городе – и подавно. Мы с тобой век прожили в Кривуше, нигде не бывали. Мне, примерно, лучше моей Авдотьи никто не встречался. А теперь на поездах за юбками гоняются. Тьфу!
– Да-а, – протянул Захар с тяжелым вздохом. – Неужели не опомнится Васятка? – И заискивающе посмотрел в глаза Ефима. Тот погладил свою реденькую бороденку и неопределенно пожал плечами.
Вечерняя заря еще догорала багровой полоской, а по небу уже плыла кособокая луна, не отставая от всадника. Тихий шелест ржи крался где-то совсем рядом.
Василий не подгонял Корноухого, тот сам торопился в знакомый хлев, где маленькие проворные руки молодой хозяйки будут щедро подсыпать овес и ласково трепать его длинную гриву.
Вот и поворот на проселок... Корноухий хорошо помнит эту узкую, заросшую дорожку, которая скоро сбежит вниз и упрется в плетень.
Василий придержал коня, вынул кисет, закурил.
Корноухий начал осторожно спускаться под гору. На серебристом фоне пруда черным силуэтом вырисовывался высокий тополь. Хутора пока не видно – он словно утонул в пруду...
Василий привык к этому зрелищу. Сейчас неожиданно дорогу преградит плетень, и тогда будет виден весь хутор. Но Василию нужен только амбар за плетнем, где на сеновале ждет его Соня.
Соскочил на землю, привязал повод к плетню. Тихо перелез. У двери амбара громко кашлянул.
– Кто это? – испуганный спросонок голос Сони.
– Это я... Вася.
– Напугал-то, милый. – За стеной захрустело и зашуршало сено. – Я сейчас... сейчас.
И влажные горячие губы торопливо впились в его колючую щеку...
Корноухий долго ждал хозяина, мирно пощипывая траву, но не выдержал и дал о себе знать тихим ржанием.
– Ты что же бросил его у плетня? – Соня оттолкнула Василия. – Ступай, отведи к Зорьке и дай обоим овса. Там ведро стоит.
Василий уже в который раз почувствовал над собой обворожительную власть этой непонятной женщины и кинулся исполнять приказание.
А вернулся притихший, молчаливый.
– Ты что же Корноухого не завел к Зорьке?
Василий умоляюще взял ее за руку.
– Ты что молчишь?
Василий не ответил. Только мял и мял ее руку в своей.
– Ну, говори же, что ты в молчанки играешь? А-а... так, так. Приехал прощаться? Да? Успокойся, никуда я тебя не отпущу. Я тебя от смерти спасла, – значит, ты мой! Мой! Мой! Слышишь? – И снова горячие руки обвили шею Василия, и снова задохнулся он от ее горячих ласк.
Но вдруг она притихла, задумалась, кусая сухую травинку. Набрала полную горсть его кудрей, долго теребила, гладила.
– Да... так вот и бывает: спишь, спишь, а просыпаться надо. Не хочешь, а надо. Кончился сон. – Она привстала, отодвинулась. – Только ты не переживай. Сохнуть не буду! – И вдруг залилась веселым смехом. – На кой ты мне леший сдался, женатик! Что я, не найду себе утешителя-отраду? Свистну только!
Василий схватил ее за руку:
– Прости, дорогая, прости! Ну что я могу сделать?
– И это все, что можешь выговорить? – холодно-спокойно сказала она, освобождаясь из его рук. – Зря стараешься! Мог бы до конца в молчанки играть. Я не поп – грехов не отпускаю. Сама грешить люблю и ни у кого прощения просить не стану. – Злыми, быстрыми движениями натянула юбку, накинула кофту и сползла с сеновала. – Пойдем, дорогой гостек, в дом. Угощу на дорожку, умаялся небось... А то и жена не признает! Да и посмотрим на свету друг дружке в глаза. Надолго вить прощаемся – навсегда!
Открыла дверь и пошла, не оглядываясь, к избе. Василий долго сидел на пороге амбара, подавленный и разбитый, крутя цигарку за цигаркой. Совсем близко загорланили нахальным басом петухи, на краю хутора послышался призывный и громкий, как выстрел, щелчок пастушьего кнута. Заблеяли в хлеву овцы, глухо замычали коровы.