Распря - страница 5

Сутугин замолчал, окончив рассказ. Долгое время в избе царила мёртвая тишина, нарушаемая лишь посвистываньем спящего да грустным шелестом осенней ночи. Селижаров сутуло сидел у стола и тяжело дышал. Наконец он обвёл слушателей тусклым взором.

— Всё это так, — проговорил он, — но под другим соусом. Соус другой! Романтизм, аллегория, влияние классицизма. И потом… Пал Степаныч, храбрейший из храбрых!.. И видал ли кто тыл?..

Он снова вильнул взором по слушателям, густо покраснел и развёл волосатыми руками.

— Конечно, — бормотал он, путаясь и повторяясь, — в отношении женщин — скот! Скот был и есть! В материальных расчётах, в бухгалтерии и арифметике, — агнец! И потом… между колёс, защищая орудие!.. Кто видел?.. Брат, родной брат!

Он снова развёл руками, на минуту замолчал и вдруг, повеселев и оживившись, заговорил, потрясая волосатым пальцем и указывая на Сутугина:

— Вы думаете: он чист? Чист? В арифметике и бухгалтерии чист? Эй, Евплампий поглядись в зеркало!.. Судить он умеет. Красота слога, драматизм, лирика, мораль! Но… Эй, Евлампий, поглядись в зеркало!

Селижаров оглядел всех уже совсем весёлыми глазами и продолжал:

— Хотите? Хотите я расскажу о курбетах со стороны Евлампия? Арифметика, бухгалтерия, баснословная предприимчивость! Хотите-с?

И не дожидаясь ответа, он измерил весёлыми глазами Сутугина и учтиво спросил его:

— Продолжать можно, Евлампий Тихоныч? О курбетах — с вашей стороны? Можно-с?

— Продолжайте, продолжайте, ваше превосходительство, — отвечал Сутугин с притворным спокойствием. И поднявшись при этих словах с лавки, он вышел на средину избы и стал, как бы ожидая суда и даже весьма желая его.

Селижаров поправил зелёный шарф, встряхнул плечами и громко произнёс:

— Был у меня лес, — начал он, — 500 десятин. Красота, поэзия — материальная выгода! Понадобились мне деньги. Туда-сюда, продал я его Евлампию, за два гроша, на сруб. А на словах договаривались, чтоб вырубить его лет в 5, в 6. Договорились. Контракт, задаток, вспрыски! Только-с, он возьми да срока вырубки в контракте и не проставь! Слукавил!

Неужели говорит, вы мне, ваше превосходительство, не верите? Зачем же, говорит, мы будем себя, ваше превосходительство, узким сроком стеснять?

Подумал я, подумал. Зачем стеснять? Не стесню! Поверил! Проходит шесть лет. Рубит он каждый год по пяти десятин, корчует, хлеб сеет и деньги в карман кладёт. Приход, барыш! Колоссальная выручка! Меня даже злость взяла. С какой стати? Кто позволил? Да-с? Приехал я к нему и говорю, чтоб он лес поскорее рубил; поторапливался чтобы! А он мне на это в ответ: «Чего же мне торопиться-то зря, ваше превосходительство? Я, говорит, этот лесишко 500 лет рубить намереваюсь. Эдак, говорит, для меня много приятнее будет!» И даже смеётся, свинья.

— Как пятьсот лет? — «Так пятьсот лет!» — Так неужели, говорю, ты думаешь 500 лет прожить? Это, говорю, братец не жирно ли для тебя будет? — «А что же, говорит, тут за жир? Даст Бог здоровья, и проживу. Разве тому примеры не были? Неужели, говорит, вы, ваше превосходительство, никогда Священного писания не читаете? За это, говорит, вам, ваше превосходительство, на страшном суде ох как достаться может!» И пошёл, и пошёл! Писание-то он действительно знает. Говорил он, говорил и, в конце концов, меня же сконфузил. Кругом виноватым сделал! Плюнул я и уехал. В суд на него подал. Подал-с. Марки, хлопоты, адвокаты! Однако, суд, тары-бары-растабары, — лес Евлампия! 500 лет рубить может. Руби, сей хлеб, живи 500 лет! Тоже должно быть Священного писания судьи-то начитались! Выругался я и уехал. Да, спасибо, выругался-то негромко, а то меня же осудили бы! Это мне после адвокат объяснил.

Селижаров расхохотался, брызнул слюною и, потрясая пальцем, вскрикнул:

— Это курбет первый-с.

— Что же, — развёл руками Сутугин, — сами бы смотрели! Разве у вас глаз не было?

И метнув по слушателям глазами, он добавил:

— Птица и та своё гнездо знает. Разве воробей в чужое гнездо солому тащит? Кто видел?

— Покорно вас благодарю за поучение! — с поклоном ответил ему Селижаров и снова с хохотом добавил: