Распятые любовью - страница 11

Но ситуация прояснилась очень скоро: как оказалось, «что-то» случилось не у сына, а у меня. Сын вдруг, надменно усмехнувшись, раздражённым голосом спросил:

– Бухать, что ли собрались?

Мать, заметив на столе бутылку коньяка, воскликнула:

– Ой, отец, а чего это ты решил сегодня…

Стараясь не замечать хамоватой тональности сына, я наигранно рассмеялся:

– Ну, что же ты, мать, всё время забываешь день нашего знакомства?

– Господи, боже мой, – всплеснула руками Галина Ивановна, – опять забыла и, подойдя ко мне, поцеловала в лоб, – прости Боренька, память-то девичья. Или уже старушечья, кто её знает!

– Да ладно тебе, – обняв жену, как можно ласковее сказал я, – не прибедняйся, тоже мне, старуха нашлась.

Сын, нахмурившись, исподлобья наблюдал за нами. Мать пригласила его к столу:

– Серёженька, ты чего стоишь? Мы не начинали ужинать, ждали тебя. Иди, сынок, мой руки, и за стол.

Сын набрал полные лёгкие воздуха, шумно выдохнул и объявил:

– Я ужинать не буду!

– Как? – удивилась мать. – Ты не голоден?

– Голоден! – ответил Сергей и, презрительно взглянув на меня, повторил: – Голоден, очень голоден! Но есть, – он кивнул в мою сторону, – с ним за одним столом не буду, – спустя несколько секунд добавил: – никогда больше не буду.

Жена ойкнула, и, схватившись за сердце, опустилась на стул.

– Серёжа, – испуганно произнесла она, – это что ещё за новости? Ты что такое говоришь, сынок? Как ты можешь?

– Могу! – зло усмехнулся сын. – Не просто могу, а обязан отказаться…

– Это ещё почему? – изумлённо спросила мать. – Это твой родной отец. Что ты такое говоришь?

– Лучше бы… лучше бы его у меня не было, – выпалил Сергей.

Опустив голову, я молчал. Вообще-то, я всегда был готов к такому неожиданному повороту, но последнее время стал забывать о случившемся и успокоился настолько, что когда из уст сына прозвучала претензия, скажу честно, растерялся.

– Ты чего молчишь, Боря? – удивлённо спросила жена.

– А что ты хотела от меня услышать? – вяло ухмыльнулся я и добавил: – Что тут можно сказать, если сын не желает сидеть за одним столом с отцом?

– Но почему? Что случилось? – недоумевала Галина Ивановна.

– А это нужно у него спросить, – ответил я и, обращаясь к сыну, спросил: – Может, и фамилию сменишь?

– Сменю, – повысил голос сын, – обязательно сменю, и имя это пидорье сменю.

– Совсем крыша поехала, что ли? С чего это ты взял, что имя у тебя пидорье?

– Сер-гей, – кривляясь вскрикнул сын, – это, по-твоему, нормальное имя? Да меня уже задолбали всякими подколками…

– Ну, это уже твои проблемы, – развёл я руками. – Значит, сам даёшь повод подкалывать себя. Я тебя всегда учил не реагировать на дразнилки. А имя своё ты получил в честь деда, замечательного человека…

– Всё равно сменю! – процедил Сергей.

– Тогда рекомендую на Павлика Морозова, – снова усмехнулся я.

– Мужчины, – нахмурившись, громко воскликнула Галина Ивановна, – вы можете объяснить мне, что произошло? Я чего-то не знаю? Какая кошка пробежала между вами?

– Пусть он и объясняет! – развёл руками Сергей и, обратившись ко мне, ехидно спросил: – Надеюсь, ты догадываешься, папуля, почему я принял такое решение?

– Догадываюсь, – ответил я, – но пояснить всё-таки придётся тебе. Так что не стесняйся, говори.

– А чего мне стесняться? – наигранно и фамильярно рассмеялся сын. – Я в гаремах не проживал, петухом не был, как и не был обиженным, опущенным… Я честный пацан.

– Да вы можете, в конце концов, объяснить мне, что тут происходит? – тревожно воскликнула мать. – Что за гаремы, какие ещё петухи, какие обиженные, опущенные? Вы о чём, ребята?

– Мама, наш папа гомик! – стиснув зубы, произнёс Сергей. – То есть, петух. В колонии жил в гареме или, как на зоне ещё говорят, в курятнике.

Я вздрогнул. Перед глазами замелькали перекошенные лица надзирателей, заключённых, ожили давно забытые голоса, истерично кричащие «ах ты, пидор», «на перо этого гребня», «сука ты позорная»…

– Ничего не понимаю! А вы можете объяснить нормальным языком? – едва не плача, спросила мать.

– Пусть он объяснит, – кивнул в мою сторону Сергей. – Он лучше знает.

Я взял себя в руки, откашлялся в кулак и, присев на стул, спокойно произнёс: