Рассказ героя - страница 32
— Смотрите, — говорю ползущим за мной бойцам, — лошадь идет, а спросите ее: куда она идет, чего идет?
Совсем близко раздался сильный взрыв. Когда я оглянулся, лошадь уже лежала с развороченным брюхом. Я понял, что она подорвалась на мине. Но откуда здесь мины? Вчера мы здесь проходили — никаких мин не было. Может быть, какая-нибудь случайная, а может быть, немцы ночью заминировали это поле?
Я стал приглядываться, не подрезан ли где дерн. В одном подозрительном месте потянул за траву, и дерн поднялся. Под ним оказалась мина нажимного действия. Вытаскиваю взрыватель, бросаю его в сторону и говорю своим бойцам:
— Благодарите лошадь — она нас спасла. Если бы эта глупая не болталась тут, на минном поле, кого-нибудь из нас разорвало бы в клочки.
Пусть это случайность, но если на войне видишь, что тебе повезло, сразу как-то смелей становишься, и сил у тебя прибавляется. «Ну, — думаю, — теперь уже все от тебя самого зависит — счастье на твоей стороне, ты только не упускай его, держи покрепче». Я полз вперед, осматривая вокруг себя дерн, вынимал из-под него мины, а бойцы ползли за мной по одному, гуськом. Только остановлюсь, позади уже спрашивают:
— Что, мина?
«Вот, — думаю, — хорошо — ожили люди, заговорили, а то-все молча ползли, сил не было разговаривать».
Всю вторую половину дня мы ползли среди мин, не чувствуя: усталости, а когда добрались до Припяти, свалились под кручу прямо в воронки от авиабомб; несколько бойцов тут же заснуло.
Под кручей, в воронках, спокойно было, но рядом, на участке соседа, противник, должно быть, прорывался к берегу, и там бушевал огонь. С той стороны Припяти били наши «катюши». Увидишь из воронки, как под лесом полыхнет пламя «катюши», и кажется, что из родного дома огонь мигнул, уютно там так, хорошо — только бы добраться до этого огонька. Недалеко, уже, одна Припять отделяет, но средств переправы не видно.
Я подумал: сколько рек уже переплыл, и опять плыви; куда ни сунешься — река. И откуда их столько понабралось! Теперь вот, раненному, придется на тот берег вплавь переправляться. Злость какая-то поднялась на все реки, и я решил: чорт с ней, с Припятью, не погибать же тут — как-нибудь переплывем; все-таки Припять поменьше Днепра.
Бойцы уже отдохнули немного, и я сказал:
— Кто там заснул, будите, поплывем. Не ночевать же тут!
Мне труднее всех плыть — только одна рука и одна нога действуют. И бойцы сразу сообразили: если Румянцев хочет плыть, значит все могут доплыть. Растолкали спящих, вылезли из воронок и поплыли.
Был у нас ярославец из города Любима, где родилась моя мать, землячок мой, — рыжеватенький, худосочный, звали его дядя Коля. В одном бою на Припяти он стоял с пулеметом на правом фланге, на стыке. Немцы пытались здесь прорваться, поднимались в атаку, а у него пулемет отказал. Бегу к нему:
— Что случилось?
— Утык патрона, товарищ старший лейтенант.
Открываю крышку. О ужас! Песок, грязь. Я не выдержал: схватил своего землячка за плечо, сжал так, что он присел.
Кричу:
— С левого фланга двадцать автоматчиков! Живо ко мне! — У самого в глазах потемнело, круги пошли.
Немцы идут прямо на пулемет, а я не вижу их, слышу только крик и топот.
— Ты что же это, землячок? — Не отпускаю его, жму все сильнее, готов в землю втиснуть.
Землячок мой только охает.
Уже автоматчики, прибежавшие с левого фланга, отбили немцев, а у меня сердце все еще, как колокол, гудит. Как же это случилось, что в батальоне оружие в таком состоянии!
Когда успокоился, подошел к дяде Коле, спрашиваю:
— Ну как, землячок, будешь теперь пулемет чистить?
— Да, «землячок»! — говорит. — А сами чуть не убили.
Этот дядя Коля на Припяти плыл рядом со мной. Плыл и чего-то все поглядывал на меня из-под повязки одним глазом — он был ранен в голову. Думаю: худосочный, всегда в чиреях — не вытянет, потонет. И чего он так смотрит на меня? Я-то доплыву. И вдруг чувствую, что и вторая рука не сгибается, тоже одеревянела, и обе ноги отнялись, как будто отдельно плывут.
Есть где-то у каждого человека внутри такой тайный запасный склад, который открывается только тогда, когда ты исчерпал уже все физические силы, использовал до конца все, что дано тебе природой. Он всегда на крепких запорах, и для того, чтобы хоть раз в жизни открыть его, использовать его богатства, надо многие годы упражнять свою волю. Если у тебя хоть на мгновение ослабнет воля к жизни, если ты скажешь: все кончено, больше нет сил, — тайник не откроется, ты погибнешь, так и не прикоснувшись к его огромным запасам. А если ты борешься со смертью, не мысля уступить ей, если она хватает тебя, а ты не испугался, сам норовишь схватить ее за глотку, вот тут-то и наступает момент такого напряжения, что все запоры лопаются, тайник распахивает свои двери, и поток новых сил вливается в твои ослабевшие, изнемогшие в борьбе мускулы.