Рассказ о брате - страница 34

— У меня самая лучшая мама в мире. Уж по крайней мере лучше, чем у тебя. Она никогда не кричала, не ругалась и не дралась с соседями.

— Потому что много из себя ставила, — отпарировала Мавис. — Считала себя важной птицей. Моя мама говорит, что она воображала.

Маргарет сжала кулаки и зарыдала от невозможности убедить Мавис в том, какая чудесная у нее мать. Тут появилась тетка Фло.

— Мавис, поди‑ка сюда на минуточку…

Из дома вышла женщина с ведром и направилась высыпать мусор. Она взглянула на Маргарет.

— Вы кого‑то ищете?

— Я хотела узнать, не живет ли здесь семья О’Рурке.

— О'Рурке? Нет, таких здесь нет. До нас жили какие‑то по фамилии Робертшо, а мы здесь вот уж скоро год.

Маргарет сказала «спасибо» и повернула назад.

Она пошла через двор, вдоль низкой стены, у которой тогда положили тела двух задохнувшихся детей. Вот здесь соседи пытались вдохнуть назад жизнь, которая уже покинула обоих. Она вспомнила, как какая‑то незнакомая женщина громко стонала, закрыв себе лицо фартуком. Да, о том времени помнишь много, очень много и не забудешь никогда. Только лица брата и сестры в последнее время она никак не могла вспомнить, и это угнетало ее.

Поппи протянула руку за ночной рубашкой. Он глядел с некоторым разочарованием: рубашка фланелевая до пола, с закрытой шеей.

— В честь чего монашеский наряд?

— А другие рубашки в стирке.

— Обе? Поппи, я тебе не верю. Как это понимать: очередной приступ самобичевания за то, что преступила нормы?

— Да ну тебя, опять ты со своими умными разговорами. Прибереги их для своей книжки, — сказала она, завязывая у горла узкую красную ленточку.

— Поппи, мы договорились, по — моему, что два взрослых человека имеют право наслаждаться, ничего не боясь и не стесняясь. Мне казалось, ты научила меня этому.

— Ничему я тебя не научила. Когда ты появился здесь, то все уже прекрасно знал. — Она надела светло — зеленый клетчатый халат и подошла к электрокамину увеличить накал. — Два взрослых человека… только один из них парень, у которого все впереди, а другая — женщина, у которой давно прошли лучшие годы. Я тебе в матери гожусь. Ты говоришь, я чему‑то тебя научила — это значит, как мать, что ли?

— В мире полно женщин на двадцать лет меня старее, они что, все только в матери годятся?

— Ну и многие тебя чему‑то научили? — Она сидела на стуле перед туалетным столиком, держа в руке щетку для волос и не пытаясь причесываться.

— Послушай, Поппи, — сказал Уилф, — мы с тобой взрослые люди. Двадцать лет разницы в возрасте — это, это всего лишь случайность. Не более того.

— Ну ладно, если это такая чепуха, почему б нам тогда не отнестись к этому по — серьезному и не пожениться, а? — Она взглянула на его отражение в зеркале. — А, сразу понимаешь, что к чему. И ты понимаешь, и я.

— Не знаю, что на тебя нашло, Поппи. Мы ведь знали, на что шли и вообще что с нами происходит.

— Виновата я. Могла бы все прекратить, если б захотела.

— Но ты ведь не захотела, и я счастлив этим. Я буду всегда благодарен тебе. — Он глядел на нее в зеркало, и взгляд был любящим и нежным.

— Я могла все это прекратить в самом начале, — сказала Поппи. — В тот вечер, когда ты менял лампочку на лестнице.

— Я слезал со стремянки, и тебе показалось, что я оступился. В темноте ты протянула руку и взяла за плечо. Помнишь, что ты сказала?

— Вроде того, что опасно целовать вдовушку в темноте.

— Да. А я сказал, вдова — не монахиня. Вы хотите жить, как монахиня? Нет, сказала ты, только я разборчива, в этом вся разница.

— А у тебя хорошая память.

— Прошло всего четыре месяца, Поппи. Я помню и более давние разговоры. Конечно, разговоры, важные для меня. А это был важный разговор. Показалось, ты мне даешь зеленую улицу, ну и я, как всякий молодой человек, в общем, дареному коню в зубы не смотрят, по крайней мере, такой красивой лошадке, как ты.

— Все выложил? Только я не лошадка, а скорее яблоко. Немного перезрелое, но грызть можно.

— Оправдаться нечем, Поппи. У меня в мыслях не было ничего возвышенного. Как человек, ты мне сразу понравилась, но такой поворот дела был неожиданностью. Я был польщен.