Рассказы - страница 18

Нет, хотела она ответить. Конечно, нет. Благодарю вас, но я не танцую. Невозможно. Что скажет Джордж, когда придёт (он ведь придёт?) и увидит её в объятиях другого мужчины? Нет, нет и нет!

А потом время дало какую-то трещину, пол накренился, и вот они уже вместе, он и она, танцуют, кружатся по залу под густые и душные, тёмно-багровые звуки нездешней дурманящей музыки. Он вёл её, а, вернее, нёс, безвольную, точно она была куклой, заводной игрушкой, ключ от которой хранился лишь у него. Она не ощущала тела, как будто её разбил паралич — но откуда-то знала, что там, где-то в другой Галактике, её ноги делают именно то, что нужно, скользят и ступают в полном соответствии с его волей.

Заводная игрушка, безупречная, неутомимая, она неустанно кружилась по зыбкой воде ковра, в желе ресторанного спёртого воздуха, среди круглых столиков, блестящих и мелких, как тараканы…

А потом они очутились на улице. Пахло дождём и мокрой землей. Чёрные лужи на грязном асфальте. Небо давило, как бесконечный бархатный плащ.

Он наклонился. Его глаза вспороли её онемевшую кожу, как два искрящихся чёрных ножа. А потом были губы — такие же чёрные, как опалённые. И стальная нить боли, прошившая горло. И ночной ветер, с плачем ворвавшийся в вены.

Всё стало красным, жарким, пахнущим медью. Луна воспалилась и превратилась в алую рану на чёрной и мертвой плоти ночного окоченевшего неба.

Она оказалась внутри него. Внутри его мозга, его сознания. Она стала ребёнком, напуганным насмерть, истошно кричащим — до немоты, до алой мокроты, — запертым кем-то на чердаке со слепыми чёрными окнами и скребущим ногтями, как мышь, грязный пол, весь в размокшей пыли и зелёной плесени…

А потом стены рухнули, мягко осыпались тёмно-серой гниющей трухой. И она стояла одна высоко, на самой вершине… Было темно, тихо и сумрачно, до горизонта тянулась лесная мохнатая поросль — точно колючая шерсть на спине древнего чудовища.

А где-то внизу гремела река — густая, горячая, алая… И она знала, что это — река её крови.

Ветер трепал её, рвал, как паутину…

Чего ты хочешь?

Она неотрывно смотрела туда… на лес… нет, это не лес… это кладбище… господи… не деревья, а целая чаща крестов и надгробий… Я не хочу…

Там, в самой гуще… должна быть тропинка… тропинка, ведущая к солнцу… прочь от могильного мрамора, крови и темноты…

Джордж!

Она поняла. Она вспомнила. Джордж. Он был дорогой, спасением, солнцем. Он был живой. Он пах табаком, шерстью и потом. А тот, другой… он пах могилой…

Я хочу к Джорджу, сказала она — или только подумала? Я хочу к Джорджу…

К Джорджу…

Небо стало чёрным, абсолютно чёрным. Как волосы… бархат… зрачки… кокаин… не знаю… не помню…

Не надо!

Она падала…

Поздно…

Не было неба, не было кладбища в чёрных шипах трухлявых распятий. Река иссыхала.

Она падала вниз, в землю, в могилу, к белым разбухшим червям и гниющим скелетам с ошмётками плоти…

Всё было кончено. Тело скользнуло, невесомое, точно плевок, на шершавые раны асфальта. Рыжий фонарь пьяно кривился среди истлевавших лохмотьев ночного тумана, пахнущих тиной и горькой полынью. Чёрный зигзаг — точно у треснувшей куклы из дорогого фарфора — полз от угла её рта. Глаза неподвижно застыли — две загустевшие грязные лужи в асфальтовых дырах.

Она получила то, что хотела.

Она ушла к Джорджу. К Джорджу, который лежал в двух кварталах отсюда, неуклюжий и грузный, в отутюженном галстуке, с лицом удивлённо расплывшимся, точно проколотый мяч… К Джорджу, которого выпил до дна по пути в ресторан белокурый вампир, чьи губы были красны от его свежей крови… не от помады…

Этой ночью я была не в себе. Сперва карлик в пенсне и старинном, густо напудренном парике, подобострастно кланяясь, вырезал моё сердце и заспиртовал в голубом сосуде, который унёс, пятясь и прижимая к груди это сокровище. Затем два графа с ослепительно белыми лицами и в чёрных плащах с багровой подкладкой, выпили всю мою кровь. Я стала иссохшей и невесомой, как паутина… Потом появилась чёрная дева в монашеском суровом одеянии и с чётками из маленьких жемчужных черепов. Она вела в поводу вороного коня, увенчанного траурным плюмажем. И, наконец, я оказалась, — не спрашивайте, как, — в глухом лесу, на берегу иссиня-чёрной реки. Мне казалось, что херувимы из адского пекла беззвучно парят над моей головой, роняя на мёрзлую землю и в густую чернильную воду лепестки алых роз и горящих тигровых лилий…