Рассказы и эссе - страница 3

— Ты спишь, малыш? — удивился отец.

— Не сплю, — открыл глаза малыш, но он действительно прикорнул.

— Так тебе и надо, — сказала жена. — Будешь знать, как рассказывать страхи, да еще и скучные.

Ладно, спи, малыш. А я дорасскажу самому себе то, что со мной было в детстве.

Багелар кинулся искать предмет потяжеловеснее, чтобы ударить и вырубить овчарку. И в эту минуту сзади раздался выстрел.

О, этот жуткий сноп огня, он вспыхнул так неожиданно! Пес подпрыгнул и упал на бок, тут же став обычным псом, мертвее мертвого. Но бешенство никуда не ушло. И вздрогнул старик Багелар не столько от догадки, на миг мелькнувшей в его слабеющем сознании: что он тут всем уже чужой и ненавистный и что его таким же образом, как этого пса, может пристрелить кто-нибудь из тех, кто на протяжении шестидесяти лет питается мукой, намолотой на его мельнице, единственной в деревне.

Бешеную собаку обезвредили. Ее застрелил Гудым Удалой. Гудыма поздравляли, желали ему удачных выстрелов в дальнейшем. Но бешенство не ушло из деревни, покрытой белым-белым саваном снега. Мельник Багелар спас мальчика, но его самого спасти не удалось. Мысль обратиться к доктору Гвазава тут же была отвергнута старейшинами как кощунственная. Бог открыл народу способ борьбы с бесами задолго до того, как открыл грамотное врачевание.

А когда доставили знахарку, мельник был безнадежно заражен. Страхи старика, что бешенство наступить может сразу после укуса, были напрасны, но сказываться оно начало уже на второй день. На третий день старик жаждал, но боялся воды. Женщины его боялись, к нему приходили только мужчины. Остатками сознания, которое он и всегда-то считал слабым, старик понимал, что он уже всем чужой, страшный, отвратительный. У него потрескались губы, у него обезумели глаза. Но когда подносили воду, он начинал сопротивляться и вопить.

На третьи сутки бешеный стал изрыгать, — сгустками, схожими со щенятами, — вонючую красную желчь.

Теперь бесноватый был опасен, почему его и привязали к лавке. Темная башка его рождала единственную картину; она застыла у него перед глазами, если можно назвать глазами то, что было залито кровью бешенства. Он видел мальчика, который стоит по коленки в воде, дрожа от холода и плача. А собака у самого уступа изрыгает красных щенят на снег и жадно глядит на малыша. Но сейчас зверем, не достающим до малыша из-за водобоязни, был он сам. И бесноватого томило одно-единственное желание: достать его, достать малыша и укусить, но он боялся воды. Привязанный прочно к деревянной лавке, он беспомощно скрежетал зубами.

На улице давно прекратился снег, выглянуло солнышко, и стало склякотно. Потом полился дождь вперемешку со снегом. Крытая дранью крыша мельника давно нуждалась в починке, и из нее потекло. Когда редкие капли достигли его лица, больной стал рвать и метать, но вервии не уступили. Как раз все присматривавшие покинули его и он оставался один. Он заметался, являя необычайную силу, но привязан был добросовестно. Больной был беззащитен под страшными каплями дождя, что просачивались через крышу хижины без потолка. Их было много, от них невозможно было увернуться. Больной ощущал отвращение и ужас.

Эти муки продолжались бесконечно. Но вот он утомился и то ли успокоился, то ли потерял сознание, и его, покорного, облепили капли влаги.

Багелар открыл глаза. Капель не было, вместо капель под высокой-высокой крышей летели малыши, каждый из которых был чем-то похож на соседского мальчугана. Их было много меж длинных лучей, младенцев с прозрачными крылышками, они роились, они пролетали друг друга насквозь. О, они смеялись, они что-то пели даже! Они кружили, как снежинки, снопы лучей от бездонной крыши серебрили их контуры. Они подлетали близко к ложу больного и касались крылышками его лица. Можно было укусить, укусить их, но каждый раз он не успевал, застывая в мгновенном умиротворении, которое следовало за каждым их прикосновением. Но потом эти прикосновения стали чаще-чаще и он забывал их укусить. Бесчисленные, прозрачные, они летели, порхали, парили, они застывали над ним, и невозможно представить себе песни, сладостнее той, что они пели. Они и не думали бояться его.