Рассказы из книги "Маргинальные истории" - страница 13

котором Папа Хемингуэй принимает всех, кто при жизни был благороден.

Мне понравилась идея Хоселито и я уверовал в это небо.

Сегодня, когда приближается 35 годовщина смерти Эрнста Хемингуэя, его внучка

Маргот решила отправиться в путь, чтобы встретиться со своим дедом, и я хочу

верить что где бы это небо ни находилось, там будет праздник со множеством

рома и карибской музыки.

Папа Хемингуэй сопровождает меня с детских лет. Напротив пекарской доски, на

которой я пишу, висит его фотография, на которой он в толстом шерстяном

свитре и на его лице видны все отметины, выгравированные жизнью. Пишу

отметины, а не шрамы, потому что шрамы – это памятники боли, отметины

Хемингуэя, в отличие, говорят мне: видишь, товарищ, отсюда рождается

литература, из этих отметин, которые становятся дипломами всего пережитого.

Множество раз я шел по его стопам в Испании, Италии, на Кубе, и всегда находил

следы, которые укрепляли во мне это чувство нежности к Учителю. Я следовал за

ним, но не в Испании боя быков, а в Испании поражения Республики, потому что

в этом пространстве Хемингуэй спас лучшее из того что есть в человеческом

существовании.

Один мой дядя, который воевал в Интернациональных Бригадах, сумел описать

это: «Он знал, что дело республиканцев проиграно, но остался с нами, не для того,

чтобы прибавить нам мужества, это было в избытке. Он остался, чтобы напомнить

нам, о том что у нас есть достоинство, и что борьба не заканчивается на фронтах

Теруэля и Сарагосы. Она продолжается за Пиренеями и за Уралом. Он остался,

чтобы сказать нам, что борьба за человеческое достоинство – задача

планетарная».

Однажды утром, в Венеции, я отправился очень рано на лодке в аэропорт. Стояла

зима, и лучи рассвета заливали город смутными, почти нереальными красками.

Наша лодка ранила зеркальную гладь каналов, и вдруг в этом отражении еще

спящей Венеции я увидел силуэт старика, бессильно и молчаливо вперившегося в

тишину зари, единственнную форму принять невозможность любви к женщине,

которая намного, слишком намного моложе, и не из страха быть отвегнутым и не

из моральных измышлений, а просто для того, чтобы спасти для этой женщины ее

возможность любить.

В этой лодке я еще раз пережил весь сюжет «За рекой, в тени деревьев» и увидел,

как Папа Хемингуэй, на время превратившийся в этого старика, удаляется к

другим берегам залива, чтобы продолжить свою охоту на уток – прекрасный

повод для такого мудрого романа о любви.

На карибских берегах я находил его во всех рыбаках, «синеглазых и

непобедимых», синеглазых не за счет англосаксонской крови, а из-за того, что

они окрашены морем и лишениями.

Каждый день я здороваюсь с ним, и каждый день Папа Хемингуэй отвечает,

объясняя мне, что искусство писать сродни труду ремесленника. Я здороваюсь с

ним и говорю ему, что все его советы являются для меня заповедями: «прекращай

писать только тогда, когда знаешь, что следует дальше. Помни, что прекрасные

романы могут быть написаны словами, стоящими двадцать долларов, но заслуга

писателя в том, чтобы смочь написать их словами ценой в двадцать центов. Не

забывай никогда, что твое ремесло – это лишь часть твоей судьбы. Нехватка

одной полосы не может изменить шкуру тигра, но одно лишнее слово способно

убить любую историю. Место избавления от печали – бар, но ни в коем случае не

литература».

Иногда я пытаюсь представить самоубийство Папы Хемингуэя. Наверное, тем

утром 1961 года он посмотрел в зеркало и задал себе вопрос: - И что теперь?

Вокруг стояли горы Айдахо, деревья, травы, птицы, его коты (накануне ночью

один из них исцарапал книгу Поля Лафаржа), все к чему сводилась жизнь гиганта.

И что теперь?

И тогда, в решимости избавиться от этой слабости, угрожавшей с ним покончить,

он снял со стены винтовку.

Через тридцать пять лет его внучка с ним, на этом небе, о котором рассказал мне в

Гаване Хоселито Моралес. Не на небе церковников, а на том, другом, где жизнь

всегда праздник.

Переводы Олега Ясинского

Document Outline

ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ

ТАНО

Переводы Олега Ясинского