Рассказы Матвея Вьюгина - страница 30

Усов больше уже не выпрягался из лямки и останавливался только для того, чтобы поглядеть, жив ли старик, потормошить его. Прокладывая дорогу, я старался держаться правей — темной ночью и в непогодь человек обязательно отклоняется влево. Каждому пограничнику ведом этот закон. Лунев плелся за санями и оставался ко всему безразличным. А снегопад слабел, сквозь низкие тучи временами ненадолго проглядывал месяц. И ветер стихал. Крепла стужа. Спустившись в балку, я поскользнулся: под ногами чавкало, снег расплылся. Только тут я заметил перед собой широкую и зловещую черную полосу воды. «Арык» — мелькнуло у меня в голове. Но, подумав, решил, что это река: никакого арыка здесь не могло быть. Подошел Усов.

— Боюсь, что это и есть граница, — хрипло прошептал я, выливая из сапог воду. — Слышишь, петухи на той стороне распевают? А может, это та самая деревушка Капчала, которая недалеко от нашей заставы…

— Какая тебе Капчала! — подошел Лунев. — Дожидайся! Сейчас влопаемся, как миленькие. Вот радости-то будет у старого. Куда нужно, туда и доставили его, как падишаха какого-нибудь, на руках.

— Замолчи, Лунев! — едва сдерживаясь, прошептал Усов. — О деле надо толковать, чего зря трепаться? — Он помолчал и вздохнул. — Покурить бы… Вот что: мы здесь подождем, Вьюга, а ты переберись на ту сторону и разведай как следует. Не напорись только, хотя персидский-то наряд и отсюда увидеть можно. Они с фонарями ходят.

Закинув за спину винтовку, я молча вошел в ледяную воду. Она была тяжелая и черная, как деготь. Когда выбрался на берег, мне показалось, что у меня не стало ни ног, ни рук, ни туловища — была одна голова, большая и емкая, как корчага, которая полнилась дикими звуками. Отдышался немного, пополз и полз до тех пор, пока совсем не закоченел. Хотел повернуть назад, вдруг слышу голоса какие-то, разговор. Русская речь! Я попытался крикнуть, но не хватило силы. Застонал, как зверь. Поднялся и побежал назад, к речке.

— Наши! Слышишь, Семен, наши! — заорал я осипшим, промороженным голосом. Но мне никто не ответил. Только ледяная тишина гукала, как филин. Я помню, как перебрался через речку, как навалился на сонного Усова и стал поддавать ему кулаками в бока, в спину. Помню, как с Семеном тащили мы старика через воду, боясь споткнуться и выкупать его. Помню, как кто-то сунул мне в зубы слюнявую дымную цигарку. А дальше все пошло вкруговую.

Сколько прошло времени и что было на дворе, день или ночь — не знаю. Когда очнулся, увидел, что надо мной склонилась голова в белой повязке с красным крестом. Понял — сестра. Глаза у нее светлые и заботливые.

— Ну, вот и последний пришел в себя, — сказала она. — Молодец.

— Почему это «молодец»?

— А как же? Молодец! Выспался? — улыбнулась она.

— Конечно, выспался, — ответил я как ни в чем не бывало.

— Вот и хорошо. А находку вашу пришлось в больницу отправить. Ногу прихватило здорово. Лечить долго придется. Но ничего, подживет. Одинокий он, колхозный чабан… Председатель колхоза приезжал и очень благодарил вас. Говорит, что старик-то уж больно хороший, песни сочиняет. А сказок знает — не переслушаешь. И ребятишки из школы сюда прибегали. Справлялись…

— Вон что. А где?..

— Товарищи-то? Все хорошо. В строй сегодня их выпишут…

Она дернула шнур, и тяжелая штора на окне сдвинулась в сторону. В больничную комнату ворвался горячий солнечный полдень…

Служил у нас на заставе в тридцать втором году сверхсрочник, командир отделения Николай Данилычев. Человек он не особенно крупный, но крепкий, лицом смуглый, как турок, и глаза черные и упрямые, а вот по характеру добрый, к товарищам уважительный; в боевой обстановке не растеряется: смелый командир, находчивый.

На жизнь Данилычев глядел правильно: послали служить, доверили — надо делом оправдывать высокое доверие. Положение на границе было сложное, поэтому он, наверно, и решил закрепиться на заставе: остался на сверхсрочную.

Населенных пунктов в пограничной полосе вообще мало, а в тылу нашей заставы было всего одно селение и две кочевки. Тарасовка — называлось селение. Маленькое, с камышовыми крышами, а над ними, как зеленые пики, стояли тополя; кругом сады и вода, плантации хлопчатника. Жили в этом селении русские. Пришли они сюда на пустырь лет пятьдесят назад откуда-то из-под Мелитополя. Здесь-то вот Николай Данилычев и приглядел себе невесту. Девушка — красавица, на румяных щеках ямочки озорные, глаза — синь морская. И имя у нее такое приятное, ласковое: Даша.