Рассказы о базарах, гусарах и комиссарах - страница 10

Прокрались они в деревню, — ни огонька не видно, сморил сон деревню вот и лавка винная! Сбили замки, забрались внутрь… Снаружи-то лавка вроде неказистая была, а внутри просторно, богато оказалось. С одной стороны ящики с белым вином громоздятся, с другой — с красным, выбирай, что душе угодно, всякого добра навалом. А посредине стол стоит, белой скатертью накрыт, яствами ломится…

Стали на радостях Торчок с Тычком гулять-пировать, разговляться… Эх, думают, нам бы сейчас еще каких купчих сдобных для куража подловить, совсем бы хорошо было. Только подумали, смотрят в окошко, а там и впрямь две купчихи сдобные идут-переваливаются… Вот повезло! Поманили их мужики, те и заглянули на огонек. Купчихи и вправду ладные, белотелые с полными запазухами оказались. Стали они праздник вчетвером продолжать. Пьют, гуляют, весело им, стали уже к друг дружке прилаживаться, ласково в глаза заглядывать и в сахарные уста целовать. Вот она, любовь-то, что вытворяет из ничего родилась!

Вдруг, что такое? Не успели толком распалиться, а купчихи-то враз из ласковых и веселых любовниц в лютых ведьм оборотились! Вцепились мужикам в волосья, морды квасят, по полу катают… никак с ними не совладать, сила недюженная навалилась. Взвыли Торчок с Тычком, нет им никакого спасения, одна сплошная погибель!

— Прощай, товарищ! — один кричит.

— Не поминай лихом! — другой отвечает. Только крикнули, навсегда попрощались, вдруг обнаруживают себя на бугорке, перед ними внизу их деревня родимая, под ногами ведро из-под самогона гремит-перекатывается… А в головы-то им драгоценные супруги впились, по земле их возят, ногами топчут… Чтоб впредь неповадно было. А все потому, что не надо самогоном выше ушей заливаться, не пойдешь тогда на воровство и грабеж, и на разврат не потянет. Пей, но дело разумей! Так-то.

Комиссары, они разные бывают. Наш, к примеру, был не то чтобы совсем лютым, но человеком слишком пристрастным.

Вот, после побудки построит нас командир и начинает лясы точить: то да се, определяет стратегическую задачу дня, обычная канитель. А комиссар, подлюка, тут как тут, ходит рядом, зыркает на всех, каверзные вопросы задает, все ему не нравится:

— Почему-де хари не умыты, зубы не чищены? Где элементарная чистоплотность? Как вы в таком виде завоевания революции защищать будете?

Можно подумать, мы их вообще, хари-то, когда-нибудь мыли или зубы чистили, смешно просто.

Или больше того, начнет принюхиваться и лезет опять с погаными вопросами:

— Кто из вас в штаны таким образом и таким наделал? — только все в грубой форме. — От кого вонь несусветная?

Короче, заездил придирками.

Дальше, гонят нас на завтрак, затем на плац, — строевая подготовка, никуда не денешься. Вываливаем на улицу — и пошло поехало… А ходить-то надо еще не просто так, куда кривая вывезет, а под песню. Вот комиссар и выдает нам очередную дуру, чтобы пели во время ходьбы «Что тебе снится, крейсер „Аврора“». Да разве ж это строевая! Мы к нему с просьбой:

— Дай нормальную, маршевую, «Соловья-пташечку» или, на худой случай, «Имел бы я златые горы», — невозможно же топать.

Он категорически против.

— Это пережитки!

Ну, ладно, «Аврора» так «Аврора». Тянем мы эту тягомотину, а ходим-то как, одна умора! Кто взад, кто вперед лезет, ничего не соблюдаем, друг на друга натыкаемся, кто вдобавок на карачках ползет, сплошная куча-мала! А комиссар коршуном вьется, заклевать норовит.

— Вы почему строй не держите, носок не тяните, шаг не отчеканиваете?! Да как вам можно доверить светлое будущее строить и прошлые завоевания защищать?

Так и хочется сказать ему: следи за базаром, товарищ.

Ну, наконец, оттопали, отволынили — обед. Обед — дело святое, всем скопом на кормежку, хрен кого удержишь. А уж после того, как наелись, начинается потеха: кто успел до постели доползти — хорошо, кто не успел ладно, прямо здесь, в столовой, падает на пол, невозможно сну-богатырю сопротивляться, всех он поборол. Комиссар еще пытается противостоять всеобщему лежачему положению, кричит:

— А политзанятия, засранцы? А ликвидация близорукости?!

Да где там, по нам хоть из пушек пали.