Рассказы о пластунах - страница 11
— Опять порвало, не успеешь трех слов сказать — рвется! — он еще послушал. — Молчит! — и бросил трубку, точно она обожгла ему пальцы.
В это время в комнату вошел майор Алемасов.
— Здоровеньки булы, — майор откинул носком сапога груду черепков. — Ишь, посуды набили. Держишься? — обратился он к капитану. Командир сотни встал, козырнул и ответил:
— Держусь, товарищ майор.
В это время телефонная трубка стала подавать признаки жизни. Капитан стал на одно колено и поднес ее к уху.
— А ты опять здесь, — посмотрел майор на Давина, садясь на табурет.
— Опять, — извиняющимся тоном ответил Семен.
— Как он у тебя тут комсомольскую работу ведет? — повернулся Алемасов к командиру сотни. Тот отнял трубку от уха, пожал плечами.
— Взвод в атаку он водил, а насчет комсомольской работы не скажу. Может, и вел какую — не заметил.
— Что ж это вы? — Алемасов сдвинул брови.
— Так ведь я, товарищ майор… — начал Давин.
— Ну чего оправдываешься, — улыбнулся замполит, — взвод в атаку поднять — это, брат, тоже комсомольская работа… А Недилько-то отличился, — переменил Алемасов тему разговора. — Вместе с Тагалаковым они дюжину гитлеровцев уложили. Хороший из него снайпер выйдет.
— Надо бы листовку о них написать, — сказал Давин.
— Надо, — согласился майор. — Вот и займись этим делом. Только покороче, но позабористей. К вечеру, как связь попрочней станет, мы ее во все сотни передадим по телефону.
Под вечер бой утих. Только на левом фланге по-прежнему громыхало.
— Это у Новикова, — сказал Алемасов, — они на железную дорогу выходят.
Замполит, командир сотни и комсорг лежали на сухой траве возле отбитого у гитлеровцев блиндажа, куда капитан перенес свой командный пункт. Над ними высоко в голубом светлом небе медленно плыли бело-розовые облачка, нагретая солнцем земля была теплая, ноздри щекотал тонкий запах сена.
— Эх, война-война! — вздохнул Алемасов и лег на спину, подложив руки под голову. — Как это частушка-то поется:
Суровое, твердое лицо его с крупными, резкими чертами обмякло, расплылось с незнакомую Давину улыбку.
— Листовка у тебя хорошо получилась, — повернулся майор к Семену. Лицо его опять стало твердым, — Ты бы о наших комсомольцах в газету написал. Хорошую можно статейку составить. Я тебе факты дам, да и сам ты много видел.
— Написать надо, — согласился Давин. Он лежал на боку, подперев голову рукой. Другой рвал сухие травинки и покусывал их ровными белыми зубами. — Я до войны роман писал, — вдруг сказал Семен.
— Да ну? — удивился майор.
Командир сотни внимательно посмотрел на комсорга и поднял брови.
— Писал, — подтвердил комсорг. — Только ничего не вышло. Меня в сороковом году замполит с одним писателем свел, он почитал и сказал, чтобы я наплевал на этот роман и забыл про него.
— Так и сказал? — спросил капитан.
— Ну, не совсем так, повежливей. Он сказал мне — жизни ты не знаешь, и язык у тебя корявый, так, в общем, не роман, а одна фантазия.
— Так, значит, ты и бросил писать? — поинтересовался Алемасов.
— Бросил, — ответил Давин. — А мечта осталась: написать о людях, об их жизни, так, чтобы всем интересно было. Я про писателей много книг перечитал, все доискивался, как же они писали. Выходило, что все они жизнь хорошо знали, своими руками ее пощупали, испытали много. Вот Максим Горький — сколько он по России ходил, кем только не работал. А я что видел? До войны счетоводом сидел: гроссбух, дебет-кредит, вот и все мои знания…
Давин помолчал. Перевернулся на спину, глядя в высокое небо, сказал убежденно:
— Война кончится, я о войне напишу книжку. Про то, что видел, про людей, как они жизнь любили и как на смерть шли… — голос его дрогнул, он сел и посмотрел в глаза Алемасову. — Как думаете, товарищ майор, сумею написать такую книжку?
Не улыбаясь, Алемасов ответил:
— Думаю — сумеешь.
Полежали еще немного, слушая, как гремит канонада на левом фланге. Первым поднялся Алемасов.
— Пора нам, комсорг, — сказал он, — надо и у других побывать. Пойдем, что ли…
Они простились с капитаном. Командир сотни, стиснув руку Давину, пригласил: