Рассказы о землепроходцах - страница 34
В один из таких вечеров Беринг увидел, как начали сгружать матросы во дворе его дома мешки с хлебом.
— Что это?! — гневно спросил Беринг у вошедшего в избу Шпанберга.
— Коммерция, господин капитан! Коммерция... — не смутившись, ответил Шпанберг. — Просто выяснилось, что я потопил казенный хлеб, а ваш — это по мешкам видно — ваш хлеб Чириков доставил в сохранности.
И, упреждая гнев капитана, заговорил снова о трудной жизни датчан в России, о том, что они в отличие от таких, как Чириков, не имеют поместий и должны жить только на жалованье.
«А у нас ведь тоже семьи, капитан! — говорил он. — Нам ведь тоже нужно выводить в люди своих детей!»
И снова не сумел Беринг оборвать своего земляка. Грустно помаргивая, смотрел он, как загружают матросы его амбар с хлебом.
Узнав об этой истории, Чириков только презрительно сощурился.
«Всем им, — сказал он, — одна цена».
На этом пока и закончился хлебный инцидент.
Беринг и догадываться не мог, как дорого обойдется ему услуга Шпанберга.
В августе 1727 года, через два с половиной года после царского указа, вышли в море. Впрочем, и теперь плыли только до Камчатки.
Хотя судно и назвали «Фортуной», но Беринг не решился идти в обход полуострова, и, сгрузив с кораблей снаряжение, отправились пешим путем до Нижне-Камчатского острога.
На Камчатке
Беринг тоже прошел через эту школу.
Еще в Иркутске понял он, во главе сколь сложного предприятия поставила его воля умершего императора, и еще тогда задумался, посилен ли для него взваленный на плечи груз. Но никто и не спрашивал его: по силам ли ему порученное? Беринг должен был исполнять приказ и только смерть могла сейчас принять у него отставку.
И не напрасно, как думал Чириков, терял Беринг время в Якутске. Рассказы местных жителей, стариков, знавших Дежнева, Атласова, Хабарова, будили в Беринге те смутные юношеские мечты о дальних, непознанных краях, которые жили когда-то в нем и от которых уже успел отвыкнуть Беринг за долгие годы исправной, но скучной службы.
На Камчатке Беринг словно бы помолодел.
«Желание моей молодости — путешествовать — исполнилось, — пишет он в письме родственникам. — Я совершал рекогнсцировки по морю, попадая иногда к язычникам, которые никогда раньше не видели ни одного европейца, а также в места, где не произрастал хлеб и не было никакого скота, кроме диких птиц и северных оленей... достаточно ручных, чтобы на них ездить верхом вместо лошадей. Рыба является здесь основной пищей как для собак, так и для людей».
Камчатка ошеломила Беринга. Все здесь было странно и непривычно для глаза. И младенцы, которых хоронили в дуплах деревьев, и шатающиеся под ветром балаганы — летние жилища камчадалов, — установленные на высоких сваях, и сами жители, одетые в оленьи, рыбьи и птичьи шкуры, и обычаи их.
Стеллер, побывавший на Камчатке уже в составе второй экспедиции Беринга, так описал ительменов:
«Ительмены не питают никаких надежд на будущее, а живут только настоящим. Самая незначительная угроза или брань могут довести их до отчаяния... Склонность к самоубийству у них настолько сильна, что иногда они убивают себя только из-за того, что стали стары, немощны и непригодны к жизни. В 1737 г[оду] один ительмен уговорил своего сына повесить его на балагане... Сын исполнил его просьбу, но ремень лопнул; старик упал и стал ругать сына за неловкость...»
Больные здесь, чтобы не страдать излишне, просили сородичей выкинуть их на съедение собакам. И позором считалось, когда пожелание их не исполнялось.
С изумлением наблюдал Беринг камчатскую жизнь: таких обычаев и нравов он еще нигде не видел.