Рассказы по понедельникам - страница 6

Судья у позорного столба — как это ужасно! Но еще ужаснее, что в толпе все его близкие и никто из них не желает узнавать его. Жена, дети проходят мимо, опустив голову. Должно быть, им тоже стыдно! И его любимец, малютка Мишель, уходит навсегда, даже не взглянув на него. Только старик председатель остановился на миг и шепнул ему:

— Идемте с нами, Доллингер. Стыдно сидеть здесь, мои друг!..

Но Доллингер не может подняться. Он рвется, зовет на помощь, а шествие тянется часами. Когда же оно удаляется на исходе дня, прекрасные долины, усеянные колокольнями и фабричными трубами, затихают. Весь Эльзас ушел. Один кольмарский судья, прикованный к позорному столбу, бессменно сидит наверху на своем месте…

…Внезапно картина меняется. Кругом кипарисы, черные кресты, ряды могил, толпа, одетая в траур. Это — кольмарское кладбище в день похорон. Все городские колокола трезвонят наперебой. Скончался советник Доллингер. То, чего не мог сделать долг, взяла на себя смерть. Она отвинтила бессменного судью от кожаной подушки и уложила плашмя человека, упорно желавшего восседать на месте…

Нет ощущения страшнее, чем видеть себя во сне мертвым и оплакивать самого себя. С сокрушенным сердцем присутствует Доллингер на собственном погребении. Еще больше, чем своей смертью, удручен он тем, что в огромной толпе, теснящейся вокруг, нет никого из друзей и родных. Никого из кольмарцев, одни пруссаки! Из прусских солдат составлен караул, прусские чиновники идут за гробом, и речи, что произносят над его могилой, — это прусские речи, и земля, которой засыпают его и от которой ему так холодно, — это, увы, прусская земля!

Внезапно толпа почтительно расступается. Появляется великолепный белый кирасир, под плащом у него что-то вроде большого венка иммортелей. Кругом говорят:

— Смотрите: Бисмарк!.. Смотрите: Бисмарк!..

И кольмарский судья думает с тоской:

«Вы оказываете мне большую честь, ваше сиятельство, только бы лучше здесь был мой малютка Мишель…»

Ему мешает додумать громовой взрыв хохота, неудержимого хохота, беззастенчивого, буйного, неуемного.

«Что с ними?» — в перепуге думает судья. Он поднимается, оглядывается… Оказывается, г-н фон Бисмарк благоговейно возложил ему на могилу подушку, его кожаную подушку, с такой надписью по кругу: судье доллингеру гордости судейского сословия в знак памяти и сожаления.

На кладбище смеются, гогочут, и этот грубый прусский хохот отдается в склепе, а в склепе плачет от стыда мертвец, навеки уничтоженный насмешкой…

Кузнец Лори, рослый мужчина, житель Сент-Мари-о-Мин, в этот вечер был не в духе.

Обычно он после заката солнца, потушив огонь в кузнице, садился на скамейку перед дверью своего дома и наслаждался той приятной усталостью, которую человек испытывает после тяжелой работы, на исходе знойного дня. Прежде чем отпустить подручных, он распивал с ними холодное пиво, глядя, как с соседних фабрик расходятся рабочие. Но в этот вечер Лори оставался в кузнице, пока не пришло время ужинать, да и то он принялся за еду неохотно. Украдкой поглядывая на мужа, старуха Лори думала про себя:

«Что с ним случилось?.. Уж не получил ли он из полка дурную весть и скрывает ее от меня?.. Может, старший наш заболел?..»

Но она не смела расспрашивать мужа и только старалась утихомирить трех мальчуганов с белокурыми, точно спелые колосья, волосами; сидя за накрытым столом, они с веселым смехом уплетали вкусный салат из редьки, приправленный сметаной.

Немного погодя кузнец, сердито отодвинул тарелку.

— Ах, подлецы! Ах, мерзавцы! — воскликнул он.

— На кого это ты сердишься, Лори?

Он дал волю своему гневу.

— На тех негодяев — их пятеро или шестеро, — что сегодня с утра разгуливают по улицам во французских мундирах, рука об руку с баварцами… Они тоже из тех, кто… (как это называется?) пожелал перейти в прусское подданство. И подумать только, что с каждым днем их все больше возвращается, этих лжеэльзасцев!.. Чем только их опоили!

Жена кузнеца попыталась защитить их.

— Как сказать, родной, нельзя уж так строго винить бедных ребят… Этот Алжир, где-то в Африке, куда их посылают, так далеко отсюда!.. Там они тоскуют по родине, и для них большой соблазн — вернуться домой, покончить с солдатчиной.