Рассказы веера - страница 8
Чтобы получить особую сталь для солдатской каски, да в кратчайшие сроки, специалисты дневали и ночевали возле мартеновских печей. Каждый новый образец отстреливали из боевой винтовки. Углубление от пули не должно было превышать трех миллиметров. Помимо этого усовершенствовали форму каски. Если под микроскопом обнаруживали хоть малейшую трещину, вся партия шла на переплавку.
И все-таки Лысьва победила! Защитные свойства металла, идеальная конфигурация каски внесли свой вклад в общее дело – дело победы над врагом.
Остается сказать, что ничего подобного по своим характеристикам в арсенале европейских армий не было. И недаром, как говорили, немецкие солдаты вели охоту за лысьвенской каской.
...Спустя много десятилетий после окончания Великой Отечественной войны по Сибири гастролировал московский цирк. График был крайне напряженный: давали по два-три представления в день.
И вот в гостиницу к популярнейшему артисту Юрию Владимировичу Никулину нагрянули лысьвенские поклонники и попросили встретиться с жителями в местном Доме культуры, то бишь устроить что-то вроде творческого вечера. Никулин взмолился: «Устал отчаянно – уже больше месяца колесим по Сибири. Ей-богу, на ногах еле стою! Да и простудился». Но тут в разговоре кто-то упомянул о каске, которую делали в лихую годину. Никулина, солдатом прошедшего всю войну, словно током ударило: «Да что же вы мне раньше не сказали! Ваша каска мне не раз жизнь спасала. Я в ней осажденный Ленинград защищал. Едем – буду выступать!»
Представьте себе, мой дорогой читатель, сколько времени прошло с того момента, как «парижская» княгиня поставила дату на прошении Екатерине II о строительстве завода в пермской глухомани, до того самого дня, когда стены лысьвенского Дома культуры сотрясались от грома аплодисментов в честь всенародного любимца Никулина. А ведь если прикинуть, выйдет чуть ли не два столетия!
Во всем этом чувствуется странная, но, несомненно, бодрящая душу неразделимость времен, таинственная связь событий независимо от того, когда они произошли.
Вернемся, однако, в Париж, вступавший в последнюю четверть XVIII столетия. Сейчас он показался бы нам тесным, узким, улицы кривые, запутанные. Еще не скоро поднимется Эйфелева башня – этот спасительный маяк для неопытных визитеров. Нет ни гордящихся своими яркими огнями авеню с четкой линией зданий, украшенных чугунным кружевом балкончиков, что придает им особое изящество и невесомость. Нет Триумфальной арки, нет Оперы с ее знаменитой лестницей, посидеть на ступенях которой равнозначно расписаться в грандиозной книге гостей «столицы мира». Многого еще нет... Но уже существует прекрасное здание напротив северного крыла Лувра, построенное архитектором Жаком Лемерсье в 1624 году. Вот этот-то дворец в окружении великолепного парка и есть Пале-Рояль – королевский дворец.
Правда, первоначально изящное, светлое строение носило название Пале-Кардиналь, что естественно: его построил для себя небезызвестный кардинал Ришелье. После его смерти по завещанию владельца дворец с парком перешли в собственность королевской семьи.
Один из Бурбонов, а именно герцог Орлеанский, в конце XVIII века задумал покончить с безлюдьем этой местности, таким непривычным для оживленного центра Парижа. С согласия своих родственников он взялся за переделку Пале-Рояля. Снесли несколько построек, на одну треть сократили площадь, занятую деревьями и кустарниками, а на освободившемся месте возвели несколько десятков доходных домов.
Был спланирован парк – да какой! Страсть французов к утонченной красоте и художественная фантазия позволили создать истинный шедевр.
Сквозь стволы деревьев – в основном это были липы, изящно подстриженные, высаженные с геометрической точностью, – виднелись клумбы необыкновенных форм. На них росли настолько изысканные цветы, что издали эти клумбы напоминали персидские ковры. Но то были ковры благоухающие, причем каждый со своим ароматом.
Мраморные боги и богини с высоты постаментов взирали на это великолепие. Раз в день сия молчаливая компания вздрагивала от выстрела невидимой посетителям пушки, которая точнейшим образом оповещала, что наступил полдень: Париж сверял часы по Пале-Роялю.