Рассказы - страница 12

Перевод А. Студенецкого

Они познакомились в сумерках. Потом она пригласила его к себе, и вот он пришел. Она показала ему свою квартиру, и свои скатерти, и пододеяльники, ну и тарелки, и вилки, — то, что у нее было. Но когда они тут впервые взглянули друг на друга при ярком свете дня, он увидел ее нос. «Нос-то у нее какой, словно от другого лица пришит, — подумалось ему, — Даже и на нос не похож. Скорее на какой-то овощ. Боже милостивый, а ноздри! — подумал он. — Они и расположены-то совсем не симметрично! И вообще не гармонируют друг с дружкой. Одна ноздря узкая, овальная. А другая зияет бездонной дырой. Черной, круглой и таинственной». Он вытащил носовой платок и вытер лоб.

— Ужасно жарко, верно? — заговорила она.

— О да! — ответил он и поглядел на ее нос. «Не иначе как пришит, — снова подумал он. — Совсем посторонний предмет на лице. Даже оттенок кожи другой. Более смуглый. А ноздри-то — ну, никакой гармонии! Или уж это какая-то особенная гармония, вроде как у Пикассо», — подумалось ему вдруг. — Вы считаете, что Пикассо стоит на правильном пути? — спросил он.

— Как вы сказали? Пи… ка…

— Да нет, это я так, — вздохнул он и вдруг без всякого перехода спросил: — Вы что — попали когда-то в аварию?

— Как так? — не поняла она.

— Да… — Он растеряно умолк.

— А, это вы про нос?

— Ну да, про него.

— Нет, он всегда был такой. — Она сказала это совсем кротко. — Всегда был такой.

«Черт побери!» — чуть не вырвалось у него, но вслух он произнес только:

— Вот как, в самом деле?

— А ведь в сущности я очень гармоничный человек, — прошептала она. — И если бы вы знали, как я люблю симметрию! Вот посмотрите хотя бы на мои герани на окне. Как они стоят, одна слева, другая справа. Полная симметрия. Нет, поверьте мне, я только с виду такая. Только с виду.

Тут она положила руку на его колено, и ему показалось, что ее необычайно проникновенный взгляд прожигает ему мозг.

— И я всецело стою за брак, за совместную жизнь, — совсем тихо и немного смущенно проговорила она.

— Ради симметрии? — вырвалось у него.

— Ради гармонии, — мягко поправила она его, — ради гармонии.

— Да, конечно, — сказал он, — ради гармонии.

Он встал.

— Как, вы уже уходите?

— Да, я… да, пойду.

Она проводила его до дверей.

— Я ведь совсем, совсем не такая, как с виду, — снова начала она.

«Э, да что там, — думал он, — нос же тебя выдает. Он пришит к тебе, как разоблачение». А вслух он сказал:

— А на самом деле вы — как эти герани, так я вас понял? Сплошная симметрия, верно?

И он стал спускаться с лестницы, не оборачиваясь.

А она стояла у окна и смотрела ему вслед.

И она увидела, как он остановился внизу и вытер лоб платком. Раз, другой. Но она не видела, как он усмехнулся при этом, с каким облегчением. Этого она не видела, потому что глаза ее заволокло слезами. А герани — тоже загрустили. Во всяком случае, печален был их аромат.

Перевод А. Студенецкого

Дом бы высокий, узкий и серый. Она остановилась и сказала:

— Вот.

Он посмотрел на нее. Лица уже тонули в предвечерних сумерках, и он видел лишь бледный овальный диск. Потом она сказала:

— Да.

Связка ключей у нее в руке приглушенно звякнула. Словно засмеялась.

Тогда молодой человек сказал:

— Теперь я знаю, это Катариненштрассе. Благодарю вас.

Взгляд ее бесцветных студенистых глаз за толстыми стеклами очков был устремлен на светлое пятно его лица.

— Нет, — ответила она. Ее глаза смотрели на него как-то тупо. — Здесь я живу. Это не Катариненштрассе. Я живу здесь. — Связка ключей снова тихонько хихикнула.

Молодой человек удивился:

— Не Катариненштрассе?

— Нет, — прошептала она.

— Да? Но что же мне здесь делать? Бог мой, мне же надо на Катариненштрассе! — Он произнес это очень громко.

А ее голос был чуть слышен:

— Я живу здесь. Здесь, в этом доме. — И она звякнула связкой ключей.

Тут он понял. Он шагнул ближе к бледному овальному диску. Глаза у нее за очками как желе, подумал он. Такие водянистые… и тупые.

— Ты здесь живешь? — спросил он и схватил ее за плечи. — Одна?

— Да… Конечно… Одна. — Она произнесла это с запинкой и не узнала своего голоса. Это ее испугало. — У меня здесь комната, — сказала она, и впервые за все тридцать семь лет голос ее прозвучал так непривычно для нее самой.