Расти, березка! - страница 26

У Юрия подступил комок к горлу. Он едва выдавил:

— Прости, папа! Теперь уже окончательно…

Он сказал это и удивился, что отец не вспылил: не любил, когда сын канючил: «Прости, больше не буду», а через час забывал о своем обещании…

Отец тяжело поднялся, рассеянно посмотрел на учебник немецкого языка. Невесело усмехнулся:

— Шпрехаешь?

Юрий покраснел:

— Не очень, батя.

— Зря. А мне на фронте этот язык вот как требовался. Теперь-то для дружбы необходим, а тогда, бывало, заместо оружия.

Юрий оживился:

— Как это?

— А вот так. В разведке без знания языка ты что глухой. И толку от такого разведчика — ноль без палочки. Хоть в самую ставку к Гитлеру заползи, слушай, а ничего не узнаешь. Вот и на сандомирском плацдарме… Получили мы задачу разведать, какие части перед нами. Командир разведроты приказывает: два дня даю сроку — изучить «разговорник»… Это у нас такие блокнотики были на первый случай, как «языка» захватишь. Из какого полка, дивизии, ну и все прочее. Над головами снаряды, мины свистят, а мы в траншее друг друга гоняем, экзаменуем, натаскиваем. Командир обещался лично проверить. Ну а с ним шутки плохи: не вызубрил — не пойдешь в поиск. А кто такое перенесет? Тогда я и пожалел, что в молодости, когда память покрепче, не изучал… На войне доучивал.

Больше отец ничего не сказал и вышел.

… Впервые за свою безмятежную жизнь Юрий не мог заснуть. Не потому, что ему нездоровилось. Наоборот! Он ощущал необычный прилив физических сил и радость победы, одержанной на тренировке над борцом-перворазрядником… Юрий не мог заснуть от неясного, беспокойного ощущения тревоги за отца — всегда такого сурового, овеянного давней, могучей силой, отца, который носил на груди Звезду Героя, и вдруг — отца растревоженного и грустного… И не он ли, Юрий, причина этому?! Да вообще-то, что он, Юрий, знает о своем отце, о котором писали фронтовые газеты, перед которым и теперь рабочие при встрече торопливо сдергивают с головы кепки и в их глазах загорается радость? Юрий сам видел это не раз, когда отец брал его на завод. Но только ли этот почет за прошлые, военные, заслуги отца? И все ли он понимает, Юрий?

Сын не знал, что такую же беспокойную ночь провел и его отец.

Григорий Афанасьевич перебирал в памяти день за днем. Конец войны. Радость победы. И — первые послевоенные годы. Трудные, напряженные. И вот — Юрка. Первенец. Смешной, розовый. А после? С работы — домой.

Из дома — на работу. А Юрка рос! Однажды сидели в сквере. Сын попросил рассказать о войне, как воевал отец. А он? Он почему-то заговорил совсем о другом. Вспоминая об этом случае, отец упрекал себя за то, что ушел от очень важного, нужного разговора. И так вот всегда! Все ему казалось, что Юрка маленький и что эти его вопросы и разговоры о долге, о подвиге — все это еще впереди, когда сын подрастет. Потом появились младшие. Но было ли у него истинное сближение с Юркой, со старшим? Это так называемое духовное родство? И что знал сын о его детстве, детстве своего отца?

Григорий Афанасьевич рос на берегах Енисея. Рано стал трудиться. Не чурался самой черновой работы. Зимой учился, а летом по Енисею на лодках грузы в Игарку сопровождал… Трудно было учиться и работать. Но тянулся… А после — война. Повезло ему — жив остался. И встретил Ольгу. Потом вот — Юрка. Другие дети. С ними, кажется, уже легче было. Трудился он, трудилась Ольга. И все — для них! Пусть уж они не знают тягот, которые легли на плечи родителей…

Григорий Афанасьевич получал письма от друзей-фронтовиков. Иногда они приезжали к нему, вспоминали военную молодость, рассматривали фотографии. На них Григорий Афанасьевич — старшина. Боевой, бывалый. Приходилось ему и выступать по поручению партбюро перед комсомольцами цеха, хотя он не особо любил шумихи. Но партийное поручение обязывало. И он говорил. Говорил, что считал нужным, рассказывал о подвигах боевых друзей. И его слушали с замиранием сердца. Но в эту ночь Григорий Афанасьевич словно уличил себя в чем-то. Прежде всего, кажется, в том, что все это он говорил для других, для всех, кроме своего собственного сына. И вот — результат. Сын старшины запаса, Героя Советского Союза, отличника разведчика и отличника танкиста, а теперь знатного слесаря, Григория Афанасьевича Слободенюка растет… Кем же растет его Юрка? Сказать — тунеядцем, лоботрясом, — пожалуй, слишком. Но что-то тревожит, настораживает в его характере.