Растоптанные жизни - страница 2

Передо мной расстрелянные тени…

Чтоб повторенью больше не бывать,

Во имя жизни, счастья поколений

Сегодня — преступление молчать!

К. Рябинин

Мой отец умер, когда мне был один год, и моя мать в тридцать лет осталась вдовой с шестью детьми на руках. В вихре Октябрьского переворота она потеряла всё своё имущество, но полностью сохранила то, что недоступно было налетевшему шквалу революции, уничтожавшему всё на своём разрушительном пути.

Внутренний мир высоконравственного благовоспитанного человека, с тонкими манерами, утончённый вкус и истинно благородное сердце остались нетронутыми — никто не мог отнять этого! Поэтому моё детство хотя и было тяжёлым, с постоянными недостатками, и голодными днями, с тихими слезами моей матери, однако всё это помнится меньше, чем та радость, то чувство неизъяснимого обаяния, которое излучала моя нежная мама, всегда такая добрая ко мне и к чужим, всегда такая ласковая, бесконечно близкая.

Ещё и сейчас в моих ушах звучит её тихий нежный голос, когда она мне что-нибудь рассказывала на ночь или на прогулках.

А сколько радости мне приносили те редкие дни, когда мама, взявши меня за руку, вела в кондитерскую (за то, что я была «хорошая девочка») и угощала разными лакомствами, никогда не забывая при этом купить отдельную коробочку сластей для моих подруг или для бедных.

Вся мамина фигура с её плавной походкой, изящными руками, красивой причёской и необыкновенной улыбкой до сих пор мне видится, как прекрасная скульптура, которая где-то, когда-то разбилась и от неё даже обломков не осталось.

Я совершенно ясно помню в моём детстве эпизод, с которого началась моя «трудовая» жизнь.

Мне было четыре года, когда я, вместе с другими детьми, во дворе нашего дома увлечённо прыгала через верёвочку, а мама сидела у окна, подложив под локоть маленькую подушечку, и наблюдала за нами.

В это время во двор вошла молодая женщина и внимательно начала рассматривать нас — прыгающих детей.

Скоро её взгляд остановился на мне. Затем она подошла ближе и спросила, как меня зовут. Я ответила: «Любаша» — так меня называла мама.

«Ты очень красиво прыгаешь, кто тебя этому научил?» Я не успела ответить, она продолжала: «Хочешь учиться в балетной студии?»

Я не поняла толком, что это значит, но ответила, что хочу.

Она попросила меня проводить её к моей маме, но мама уже сама спускалась к нам по лестнице, озарённая своей прелестной добрейшей улыбкой.

Я осталась во дворе, а они пошли в дом.

Немного спустя они вышли, мама позвала меня, и мы поднялись на пятый этаж нашего же дома. Здесь жила наша новая знакомая.

Мы вошли в большую пустую комнату — только в одном углу стоял рояль, у стен были приделаны палки, и одна стена была совсем зеркальная.

Из большой комнаты мы перешли в густо меблированную комнату, похожую на спальню, и там моя мама долго беседовала с этой молодой женщиной. Старенькая бабушка нам принесла чай и с улыбкой мне сказала, что её зовут Филарета Мелентьевна. Я очень смеялась и думала, что она шутит, что на самом деле таких имён не бывает.

На следующий день мама мне сшила лёгкие туфельки из полотна, коротенькое беленькое платьице с клёшной юбочкой и сказала, что косички надо подобрать и завязать бантиком — «так велела учительница».

Это была первая учительница в моей жизни — Зина Иеронимовна Ясинская. Месяца за три до нашего знакомства она приехала с матерью (это её звали Филарета Мелентьевна) и с сыном Игорем из Харькова, где она жила до своего развода с мужем (о чём я узнала, конечно, значительно позже).

Ученица Айседоры Дункан, Ясинская была прекрасным педагогом, безумно любила детей и очень серьёзно, профессионально занималась с нами.

Она открыла свою студию, собрав шесть маленьких девочек, но с каждой неделей количество детей увеличивалось, и впоследствии эта студия стала государственной, и назвали её «Искра».

Наша форма была — красные хитончики, красные бантики на голове и белые туфельки.

Мой первый танец назывался «Росинки».

Три раза в неделю мамы нас водили на занятия. Во время урока они сидели в комнате, где мы раздевались, и тихо беседовали. Когда кончался урок и мы делали прощальный реверанс Зине Иеронимовне, нам казалось, что урока и не было, так не хотелось уходить.