Разглашению не подлежит - страница 13
– Галочка, – говорил ей муж, – ты же видишь, я цел, невредим, ничего со мной не сделали. Среди них тоже есть добрые…
– Добрые? – Галя вдруг оторвалась от мужа, не поверив своим ушам, пристально, сквозь остановившиеся слезы посмотрела ему в глаза. Но он привлек ее и стал целовать в губы, в щеки, в глаза, пытаясь погасить вспыхнувшее в ней чувство недоверия и гнева.
– Мы уже обо всем договорились с вашим мужем, – офицер впервые обратился к Вилковой, – и я приехал, чтобы забрать вас отсюда. Здесь очень дурно.
Галя побледнела, услышав эти слова, она не хотела, не могла и не должна была им верить. Гитлеровец, фашист, убийца и вдруг – договорился с ее мужем… Что общего могло быть между ними? О чем они договорились? До войны она видела в газетах фотографию – Гитлер беседует с Молотовым. Они тоже тогда договорились. Что произошло потом, все знают. И пусть это несравнимо, но между фашистом и коммунистом, между непримиримыми врагами не может быть никакой договоренности. Никакой!
Козлов понял ее по взгляду, понял, какие мысли мучили и терзали ее, и испугался. Решительная, смелая, горячая, она могла испортить все дело.
– Да, Галочка, это правда, – сказал он твердо. – Мы поедем. Так надо…
– Я обещаю вам работу, – торопливо вставил обер-лейтенант.
– Работу? У вас? – Галю начинало трясти.
– Да, да, у них… По твоей специальности. – Козлов незаметно стиснул ее руку. – Работа подходящая, соглашайся.
– Я знаю, вы были военным фельдшером. Нам тоже нужен фельдшер, – продолжал немец. – Лечить людей – это очень гуманно, фрау Вилкова.
Но Галя молчала. Она терялась в догадках: все было так непонятно… Почему соглашается Александр? Зачем он открылся перед этим гитлеровцем? Для чего нужно куда-то ехать с ним и там работать?
А время шло. Обер-лейтенант ждал ответа.
– Моя жена согласна, – сказал Козлов. – Мы едем…
Черный «оппель-адмирал» мягко подкатил к воротам. Обер-лейтенант, сидевший рядом с водителем, предъявил часовому пропуск, и тот, щелкнув каблуками, без промедления пропустил машину.
Был ясный теплый день. Забравшись в зенит, солнце светило по-летнему ярко. Машина быстро набрала скорость, и встречный ветер, врываясь в кабину, приятно освежал лица. И только ничто, подобно весеннему ветру, не могло ворваться в душу и освежить ее, успокоить пронизанное щемящей болью сердце. Уходящая вдаль, к подернутому дрожащим маревом горизонту дорога, вольно раскинувшиеся по ее сторонам родные просторы, буйно зеленеющие травы – все это было свое, навсегда свое в душе и чужое – пока чужое – в действительности.
Неохотно наматывалась на колеса «оппеля» русская дорога. Глаза Александра Ивановича были устремлены на разбитое танками шоссе, на стелющийся до самого горизонта зеленый ковер трав и волнующихся хлебов, а в мыслях вставали совсем иные картины. От них то бросало в жар, то знобило… Он, советский командир, комсомолец и партизанская разведчица комсомолка Галя Вилкова – в одной машине с оккупантами. Перехвати сейчас этот лимузин смоленские партизаны – что сказал бы им? Нелегко было бы объяснить, почему поступили так, а не иначе, почему сами, добровольно забрались в немецкую машину. Со временем он постарается объяснить им это и не словами, а делами, и они поверят ему. А сейчас? Партизаны выволокли бы его вместе с обер-лейтенантом и, приняв его объяснения за сказку для несовершеннолетних, вздернули бы на первом суку как изменника Родины, фашистского прихвостня!
Галя тоже молчала. Ее лицо казалось окаменевшим: сомкнуты бескровные губы, сухо поблескивают глаза, не шелохнется ни один мускул. Мысли, какие только мысли не лезут в голову! И ничему не хочется верить, ничему. Не могла же она обмануться в человеке, которому доверили партизанский отряд! Остаться бы с ним один на один, узнать, что их ожидает…
На двенадцатом километре пути – деревня, маленькая, в одну улочку. Из раскрытых окон рубленых изб высовываются немецкие солдаты. Они здесь как у себя дома: бродят но дворам, гоняются за чудом уцелевшими курами, в который раз обшаривают погреба, роются на чердаках. Русские словно и не жили под этими крышами…