Различия - страница 11

За билет он никогда не платил, старик Симонович позволял ему проходить просто так, это было своеобразное персональное разрешение на вход, которое Бодо считал своей пожизненной и неотъемлемой привилегией. (Правда вечно мрачный билетер Симонович поступал так прежде всего ради укрепления собственного положения. Это был один из способов на глазах у всех вернуть пошатнувшуюся уверенность в своем могуществе, доказать, что на самом деле от него зависит больше, чем это принято считать в последнее, новое время.)

У Бодо, закоренелого алкоголика, которого социальные службы не раз направляли на принудительное лечение, по всему городу было несколько «баз», а в кармане — план с точным обозначением расположения «имеющихся на данный момент средств корректировки действительности». Выглядел план приблизительно так (особо подчеркиваю слово «приблизительно», чтобы кто-нибудь не вообразил, что указанные «средства» все еще находятся на своих местах, и не трепал бы себе нервы, безуспешно пытаясь их отыскать):

• три кружочка — три бутылки розового из Трстеника, в городском парке, под плитой памятника погибшим партизанам, доступны в любое время за исключением моментов возложения венков в дни государственных праздников;

• один квадратик — бутылка настоянной на полыни «стомаклии» в бачке мужского туалета, на втором этаже поликлиники, где находились кабинеты психотерапевтов и психиатров (сестры в регистратуре не верили собственным глазам: направляясь к вызвавшему его специалисту, Бодо двигался «по вектору», а возвращался «по амплитуде»);

• трапеция — фляжка «влаховца» в пыльной живой изгороди из букса возле здания МВД, из-за которой Бодо, когда его сажали на несколько суток за пьянство, всегда добровольно вызывался ухаживать за растениями, хотя иногда его арестовывали и просто за «самоинициативную» стрижку кустов;

• прямоугольник — некоторое количество холодной ракии в бутылке, опущенной в окно измерительного колодца городской водокачки, недалеко от водной станции с байдарками, там, где лестница выходит к реке, причем эта ракия была мягкой и не такой крепкой, как обычно, так сказать, «спортивный вариант»;

• бесчисленные треугольники — спрятанные по всему городу стограммовые «мерзавчики»...

Оставалось только, ориентируясь по карте, беззаботно передвигаться от одной точки к другой.

Сразу за Бодо, в третьем ряду, в центре, съежился некто Вейка, бездомный, в любое время года облаченный в широченный плащ-болонью. Всякий раз, когда народные дружинники останавливали его для проверки документов и высокомерно интересовались местом жительства, он отвечал: «Как это где? А глаза у тебя есть? Не видишь разве, я живу в плаще! Номер XXXL. Вместительный, пять удобных карманов, высокий воротник, не промокает».

Между прочим, этот Вейка был легким как перышко. В нем, похоже, и пятидесяти килограммов не было. И то, если взвешивать на оптовых весах, которые чаще показывают в пользу перекупщиков. Он покидал улицу, стоило дрогнуть хоть одному листику на окружающих площадь старых липах. Дело в том, что он панически боялся, как бы его не унесло ветром — туда ли, сюда ли, куда-нибудь далеко, откуда он не сумеет вернуться. Должно быть, поэтому в карманах его «болоньи» всегда лежали пригоршни мелочи. И поэтому же он никогда не брал милостыню бумажными деньгами, только монетами, ценя в них не номинальную стоимость, а вес. Кроме мелочи, его карманы постоянно хранили несколько клубочков красной шерсти. Нитка одного из них обязательно была продернута через петлю на отвороте плаща и завязана узелком. Рыболовную леску и другие пластиковые разновидности веревок он презирал, а кроме того, был уверен, что красная шерсть — отличное средство против сглаза.

Прислушиваясь к каждому шороху, шарахаясь от любого чиха или глубокого вздоха, Вейка все время старался где-нибудь укрыться. Показывая на небо, он всем доверительно повторял: «Хотите верьте, хотите нет, но кто-то, может, американцы, а может, русские, там, наверху, поднял засов и открыл дверь, а может, окно, а может, заслонку дымохода, откуда я знаю, что именно... Вы разве не чувствуете, что прямо из космоса ужасно дует? Вот так дует, дует, проветривается, а в один прекрасный день этот космический сквозняк всех нас и сдует, унесет, как сухую солому».