Разная смелость - страница 5

стр.

— Что мне теперь будет? Что со мной сделают? — И еще почему-то раза три спросил: — Сдавать спецовку?

— Иди. Пиши объяснение, — сказал я.

А на проходной встречаю девушку, ту самую.

— Что с ним?!

— Не надо плакать. Цел ваш Левушка.

Я тогда даже не удивился, что она оказалась там. После сообразил: вот почему он сменил маршрут. Он пригласил ее на станцию: увидишь, мол, чем твой милый занят. Потому и высоту снизил. Но вы не думайте, пожалуйста, что высота тут сыграла существенную роль или тем более маршрут. Просто у него вдобавок ко всему голова не тем была забита во время сложного полета. Главное же, он не был летчиком-испытателем. Испытатель умеет, идя в полет, все земное оставлять земле. А этот с собой тянул, в небо.

Он ведь, повторяю, четко действовал, четко и вполне логично для простого строевого пилота. В кабине дым — значит, на самолете огонь, значит, пожар в воздухе, значит, надо прыгать; сработал простейший рефлекс. А для настоящего испытателя формула «нет дыма без огня» не закон. Он знает, что дым еще не обязательно огонь, а огонь не обязательно пожар.

Во всяком случае, это требует проверки. У него сработал бы другой простой рефлекс: раз твое действие привело к неприятности — переиграй обратно. Раз после включения «ТКБ-3» появился дым — выключи «ТКБ-3». Это профессиональное, как дважды два; испытатель поступил бы так, не думая. А Левушка наш при всей его храбрости испытателем не был. И такая вышла чушь! Помирать буду, не забуду.

— ...Скажите, а дальше что было с этим Левушкой?

— Дальше что? Говорили, женился он на ней. У нас больше не работал.

Рассказ о хладнокровном пилоте

— Вы Шиянова знаете, Георгия Михайловича? Вот уж кто умел земное оставлять земле. Удивительного спокойствия человек! Надо было видеть, как он отдыхал перед полетом: сядет в глубоком кресле, глаза закроет, мускулы расслабит... Помню, я спросил у него как-то, пойдет он или не пойдет на «Дядю Ваню».

— Нет, дорогой, — отвечает, — не пойду.

— Хорошая вещь... Добронравов играет.

— У меня, видишь ли, трудная сейчас машина.

— Ну и что?

— Тяжелых спектаклей лучше избегать. Все-таки зазубрина на психике.

А сам могучий мужик. Ручищи атлета, шея борца, грудь боксера. Он и был смолоду боксером, и акробатом, и, кажется, тяжелоатлетом. Сам мне как-то рассказывал, что на высоте 7200 метров побывал впервые еще летом 1931 года (то есть раньше всех других летчиков) — участвовал в восхождении на Памир. Сильный, абсолютно здоровый, хорошо тренированный спортсмен. И следил за собой, как спортсмен, твердо решивший стать чемпионом: я не помню случая, чтобы он лег спать позже одиннадцати часов... Словом, такому человеку я спокойно мог доверить нашу последнюю высотную машину. А она, по идее, должна была работать уже на высоте 14 тысяч метров.

Первый наш самолет с герметической кабиной... Когда он поднимался на высоту 14 тысяч метров, давление в кабине соответствовало высоте 7—8 тысяч. Не стану вам рассказывать, как мы этого добивались, поверьте на слово: работа была сложная. Однажды перед самым началом испытаний мы проверяли в ангаре герметичность. Ведущий конструктор сел в кабину, закрыл фонарь и «полетел» — включил давление. Сидит, следит за ртутным манометром, записывает показания расходомера... и вдруг — взрыв. Стекло разлетелось, конструктор оказался в атмосфере ангара. Бледный сидит. «Надо будет учесть, — говорит. — Надо обязательно учесть: стекло обычного типа теряет прочность».

Как на грех, Шиянов был в это время в ангаре. Я осторожно поглядываю на него сбоку: как он? Хуже нет, когда испытатель увидит такое. Хорошо ведь, на земле взрыв, а если б в полете?.. Смотрю на Шиянова — молчит. Лицо как будто спокойное. Помните его профиль? Выпуклый широкий лоб, прямой короткий нос, резко очерченный квадратный подбородок, свидетельствующий, как пишут в романах, о сильной воле. Я, когда слышу слова «джеклондоновский герой», всегда вспоминаю лицо Шиянова: у него и глаза синие. Спереди-то на него смотреть — Георгий Михайлович не таков. Лицо кажется мягче, круглее, и подбородок, пожалуй, тяжеловат, а в центре его — добродушнейшая ямочка. Но, может, только мне так кажется.