Разорванный круг - страница 4

Брянцев остался. Ощущение тревоги возросло. Что за экстренность? Нет ничего хуже, когда не знаешь причины вызова. Вместо одной папки берешь с собой десять.

Портфель у Брянцева объемистый, а сегодня он совсем раздулся, еле-еле застежки сошлись. Чего только ему не насовали! Тут были планы капитального строительства, и разные варианты проекта цеха вулканизации шин, и объяснительная записка к проекту расширения старых цехов, и справок целая куча.

Летел Брянцев в Москву с чувством неопределенности, словно вызывал его Хлебников, хотя тот давно уже не начальник главка, а руководит институтом резины и каучука — НИИРИКом. Вызовет, бывало, не говоря зачем, и гоняет без передышки, заставляя отвечать на самые неожиданные вопросы. Да еще в справки не загляни. Будто голова директора способна вместить весь объем информации счетно-вычислительной машины. Тяжело было работать с Хлебниковым. Он считал себя непогрешимым авторитетом в области шинного производства и понимал единую техническую политику по-своему: неукоснительно проводил в жизнь свои идеи и всячески тормозил другие, которые не разделял, а иногда просто не понимал. Стаж у него был большой, в свое время он успешно руководил несколькими заводами, выправлял положение всюду, куда его ни назначали, и с его мнением считались. «Я за поиск, за производственный риск, но и то и другое должно увязываться со здравым смыслом», — любил повторять он бесспорную истину, забывая при этом, что не он один со здравым смыслом. «Вы меня не учите, — урезонивал он строптивых, — я сюда не из вуза пришел. Три завода на ноги поставил, так что в этих делах кое-что соображаю».

Попробуй повоюй с человеком, у которого самоуверенность помножена на власть. И память у Хлебникова великолепная. Сказал «нет» — через пять лет вернитесь к тому вопросу, хоть под другим соусом, все равно повторит отказ. Так создавалось впечатление, что мнение у него складывается раз и навсегда и остается неизменным даже в тех случаях, если новые факты противоречат ему.

Уже в самолете, когда взревели моторы, Брянцеву вдруг пришла в голову мысль: может, его вызывали к телефону, потому что отпала необходимость в вылете? Для чего было искать его на аэродроме? Он даже рванулся с места, на мгновение забыв, где он, но туго застегнутый предохранительный пояс придержал его.

«Черт с ними, пусть раньше думают. Не нужен — тем лучше. По крайней мере, увижусь с Еленкой». При этой мысли он ощутил привычное волнение. Самое лучшее, что он мог сейчас сделать для сокращения времени, это заснуть. Ничто так не сокращает расстояние, как песня и сон. С ним часто случалось, что, сев в самолет, он засыпал как убитый и просыпался лишь тогда, когда стюардесса перед посадкой раздавала пассажирам конфеты и требовала застегнуть пояса.

Каждая встреча с Еленой наполняла его душу каким-то благоговейным восторгом, который хотелось сохранить подольше. В этом состоянии все люди казались ему прекрасными, каждого встречного хотелось согреть теплым словом, развеселить шуткой. Не раз возвращался он домой то с одним, то с другим совершенно незнакомым человеком, попутчиком по самолету, которого не удалось устроить в гостинице. Впрочем, возможно, присутствие постороннего помогало спуститься с облаков на землю, не особенно ушибившись, как помогает приземлиться парашютисту шелковый купол парашюта.

Брянцев посмотрел в окошко самолета, и, как всегда, обманчиво ровная, слепяще белая поверхность облаков вызвала у него представление об Арктике. Он никогда там не был, не плавал во льдах, но представление это возникало неизменно и почему-то вызывало ощущение одиночества и беспомощности. Нет, каждому свое. Арктика никогда его не тянула. «Даже не верится, что эта поверхность не ровна, как стол, — подумал Брянцев, не отрывая глаз от облаков, и тут же возразил себе: — Впрочем, многое издали кажется ровным. Вот и наша жизнь с Тасей. Всем она представляется хорошо укатанной дорогой, а попробовал бы кто-нибудь другой сесть в мою телегу, сколько ухабов, сколько толчков ощутил бы он».

Брянцев увидел вдруг длинную дорогу и, вглядевшись в фигуры идущих по ней людей, узнал себя и Тасю. Улыбнулся, поняв, что его одолевает сон, и поудобнее устроился в сиденье.