Разрушение храма - страница 10

Реклама. Надо приучить всех к тому, что затяжка сигаретой «Филипп Морис» так же необходима каждому человеку, как кусок хлеба.

Насилие. Надо заставить каждого человека двадцать четыре часа в сутки вспоминать и думать только о «Филиппе Морисе».

Курганов сидел в парикмахерской на площади Пушек уже целых двадцать минут. И все эти двадцать минут обрамленное сигаретами и перчатками зеркало с трещиной посередине неподвижно и неотступно маячило перед ним.

Курганов скосился на бритву. Парикмахер тут же сделал шаг назад и вопросительно показал бритвой на пачку сигарет.

— Нет, нет, — покачал головой Курганов, — я не курю.

Курчавый нахмурился, яростно провел несколько раз бритвой по точильному ремню, резко повернулся и враждебно, почти с ненавистью взглянул на клиента.

Зажигалки и галстуки вокруг зеркала двоились, троились, вырастали в размерах, придвигались вплотную, самовоспламенялись, самозавязывались вокруг шеи. Курганов сидел в парикмахерской на площади Пушек уже целых тридцать минут, и все эти тридцать минут «магазин» вокруг зеркала лез ему в глаза, в уши, в ноздри, давил на горло и, соединяясь с запахом несвежих простыней и салфеток, вызывал почти тошноту. И все это наконец стало настолько непереносимо, что Курганову вдруг бешено захотелось что-то изменить вокруг себя, избавиться от этих «малоджентльменских» наборов, от этих галантерейных видений или хотя бы уменьшить их число.

Вот все это, подумал Курганов, наверное, и есть самая примитивная и самая точная предыстория всякой купли-продажи. Вот так, наверное, и происходит всякая покупка в этом городе, когда нет уже больше никаких сил смотреть на то, что тебе предлагают купить, когда реклама довела свое насилие над тобой до логического конца, когда ты физически хочешь уничтожить то, что тебе предлагают, но это не в твоей власти, и тогда ты просто покупаешь это…

Он поднял руку. Парикмахер снова сделал шаг назад, вопросительно склонив голову набок.

— Комбьен кут? — спросил Курганов, дотрагиваясь до пачки сигарет. — Сколько стоит?

Курчавый улыбнулся, шаркнул ногой.

— Труа либано, — ответил он неожиданно тонким голосом, — Три ливанских фунта.

Курганов встал из кресла, протянул пять фунтов — за сигареты и бритье сразу.

Парикмахер взял бумажку, улыбнулся еще раз и вдруг, заморгав быстро-быстро, нагнулся, схватил Курганова за руку и прижался щекой к его ладони.

Курганов торопливо шел по улице Эмира Бухрейна, все еще ощущая на руке мокрую щеку курчавого парикмахера. Вот оно, их богатство, думал Курганов, все стены товарами увешаны, а каждой копейке как манне небесной рады.

На углу авеню Сольха, отделившись от фонарного столба, наперерез Курганову бросился уличный фотограф. Блиц-вспышка, еще блиц — еще вспышка, и еще блиц, и еще… «Вот черт, — подумал Курганов, — за версту узнал во мне иностранца. Разве стал бы он своего, ливанского, так нахально фотографировать? Да свой намылил бы ему шею за все эти вспышки, и дело с концом».

— Ле фотографи колер! — громко кричал между тем «пушкарь», размахивая руками и забегая перед Кургановым на тротуар. — Ле фотографи колер! Тре бон, тре жоли! (Прекрасные, замечательные цветные фотографии!)

Он выхватил из кармана блокнот и карандаш, ткнул карандашом Курганова в грудь и сердито спросил:

— Вотр отель? Вотр шамбр? (Ваша гостиница? Ваш номер?)

Курганов резко остановился.

— Же не вуле па фотографи колер! — сказал он как можно более решительно и рубанул рукой наискосок воздух перед лицом фотографа. (Мне не нужны цветные фотографии!)

Фотограф скорчил жалобную гримасу, показал карандашом на свой рваный ботинок. И вчера, вспомнил Курганов, в городском саду у такого же типа со вспышкой были рваные ботинки. И позавчера на авеню Доджа… Что у них у всех, форма, что ли, такая — рваные ботинки и лампа-вспышка?

Фотограф, театрально страдая, вытянул перед собой руки.

— Нет, нет! — все так же решительно отказался Курганов и, сойдя с тротуара на мостовую, зашагал дальше.

И так уже вся гостиница завалена совершенно ненужным хламом, думал Курганов, шагая по мостовой, всякими открытками, альбомами, журналами, репродукциями, разными там этикетками, таблицами, портретами, самолетными расписаниями, туристскими проспектами… А все реклама проклятая! Как увидишь какую-нибудь цветастую глянцевую картинку, так и не успокоишься до тех пор, пока не купишь ее. А денег остается все меньше и меньше. А тут еще этот деятель привязался. Со своими «фотографи колер». Да пошел бы он со своими «фотографи колер»! Небось и содрал бы втридорога.