Разрушение храма - страница 23
Курганов усмехнулся — слишком много сравнений. Пожалуй, надо остановить этот поток исторических аналогий… Но ведь именно за этим состоянием, за этими мыслями (чтобы забыть, забыть все остальное, мелкое и ненужное) пришел он сюда один во второй раз, чтобы почувствовать значительность города, величие его истории. Здесь, под сводами Триумфальной арки, эта значительность и величие ощущаются наиболее сильно, наиболее драматично. Здесь, под мрачной тяжестью императорской славы, поглотившей своим каменным чревом сердце Неизвестного солдата, — здесь главная трагедия города, главная трагедия наполеоновской Франции. (Может быть, Триумфальная арка — это вообще самый яркий памятник той части человечества, которая слепо, не задумываясь, отдавала свои сердца своим вождям? Может быть, Триумфальная арка над сердцем Неизвестного солдата на площади Этуаль в Париже — это Главный Храм Человеческой Слепоты, которая позволяла вождям прошлых, канувших в историю времен так произвольно и бесконтрольно распоряжаться сотнями тысяч человеческих сердец?)
Курганов пересек площадь Звезды и медленно пошел вниз по Елисейским полям.
Да, Париж, безусловно, город не только веселья и наслаждений. Париж — город трагедий. Пожалуй, ни одна из великих идей, рожденных на его улицах, на его площадях и баррикадах, так и не была реализована здесь, в Париже, до конца, во всей полноте своего замысла…
Смешно, подумал Курганов, смешно думать сейчас обо всем этом, когда, может быть, именно в эту самую минуту там, в «Пале д′Орсей»…
Нет, молча и твердо ответил сам себе Курганов, смешно сейчас совсем другое. Смешно сейчас даже вспоминать о том, что где-то есть такая гостиница — «Пале д′Орсей». Смешно сейчас думать о том, что может происходить в эту минуту в «Пале д′Орсей». Ночь оставляет мне до рассвета всего несколько часов, вокруг меня Париж, а Париж стоит того, чтобы не думать о том, что сейчас может происходить или уже произошло в гостинице «Пале д′Орсей».
Авеню, переулки, бульвары…
Рю Шатобриан, Рю-де-Бери, Рю Дартуа, Рю-ла-Буатье, какая-то старая церковь на площади, поворот направо, и вдруг неожиданная и теплая волна накрывает твое сердце, — оказывается, ты случайно вышел на улицу Сезанна…
И сразу же возникает мысль о том, что Париж — город не только Наполеона, не только истории его войн и вообще истории. (Хотя, может быть, именно здесь, в Париже, история и вообще движение времени выражены самим городом, его улицами, домами и памятниками гораздо сильнее и ярче, чем в каком-либо другом месте земли, потому что Париж и сам по себе есть великий памятник смены эпох, памятник, на котором лучше всего развернута главная экспозиция безостановочного движения времени вперед — вечность.)
Стоя на улице Сезанна, ты вспоминаешь, что Париж всегда был прежде всего городом творчества, городом рождения новых форм и течений (наверное, упоминания об эпохе Наполеона потому так часто встречаются здесь, что имя Бонапарта в свое время тоже во многом было связано с рождением новых форм войны и власти).
Стоя на улице Поля Сезанна, ты начинаешь вспоминать картины великого мастера — «Мост на Марне», «Большая сосна», «Голубой пейзаж», «Пьеро и Арлекин» — и еще слова Хемингуэя о том, что свои рассказы он учился писать, глядя на картины Сезанна…
И от этого далекого и какого-то до обнажения откровенного признания Хемингуэя на тебя вдруг нисходит благодать понимания главной правды Парижа, ощущение истинной атмосферы города, атмосферы полубожественного сотворения нового, и ты сразу забываешь все мелкое и второстепенное, все бытовое и житейское, ты слышишь, как где-то в глубине твоего существа начинает пульсировать новый, до этой секунды еще неизвестный тебе нерв, и хочется что-то сделать, что-то свое — вылепить, спеть, написать…
Париж-передатчик послал тебе свой поэтический импульс, и ты принял его, длина ваших волн, твоя и Парижа, совпала, и что-то уже вошло в твое сознание и чувства, что-то новое уже стало частью твоей души, что-то уже происходит с тобой… А всего-то навсего ты стоишь ночью один на маленькой парижской улице — улице, носящей имя художника Поля Сезанна… Еще не прошло даже и половины суток с того часа, когда ты впервые в своей жизни прилетел в Париж, вокруг тебя громады старинных домов с темными окнами, и только наверху, в мансардах, там, где по традиции селятся те, кто в будущем должен будет завоевать Париж, все еще слабо горят огоньки, — кто-то пишет, а может быть, лепит или сочиняет музыку…