Разведчик Вихров. Рассказы - страница 6

Белышев взял бескозырку и пошёл к выходу. В дверях остановился и, оглядев растерянные лица офицеров, строго и резко закончил:

- Предлагаю от имени комитета товарищам командирам до окончания промера не выходить на палубу.

- Это что же? Арест? - вскинулся артиллерист.

- Ишь какой скорый! - засмеялся Белышев. - Зачем? Нужно будет - успеем. Просто дело рискованное. Могут внезапно обстрелять, а я за вас, как за специалистов, вдвойне отвечаю. До скорого…

Дверь кают-компании захлопнулась за ним. Офицеры молчали. Это молчание нарушил штурман. Он покачал головой и, как бы разговаривая с самим собой, сказал вполголоса:

- А молодцы большевики, хоть и сукины дети!

Шлюпка покачивалась на чёрной воде у правого трапа. Расставив вооружённых матросов по левому борту, обращенному к территории завода, осмотрев лично пулемёты и приказав внимательно следить за всяким движением на берегу, Белышев перешёл на правый борт к трапу. Четверо гребцов спускались в шлюпку. На площадке трапа стоял секретарь судового комитета, сигнальщик Захаров, застёгивая на себе пояс с кобурой. На груди у него висел аккумуляторный фонарик, заклеенный чёрной бумагой с проколотым в ней иглой крошечным отверстием. Узкий, как вязальная спица, лучик света выходил из отверстия.

- Готов, Серёга? - спросил Белышев, кладя руку на плечо Захарова.

- А раньше? - ответил Захаров любимой прибауткой.

- Гляди в оба. На подходе к мосту будь осторожней. Я буду на баке у носового. Если обстреляют, пускай ракету в направлении, откуда ведут огонь. Тогда мы ударим. Ну, будь здоров.

Они крепко сжали друг другу руки. Много соли было съедено вместе в это горячее времечко. И вот весёлый, лихой парень, товарищ и друг, шёл на тяжёлое дело за всех, где его могла свалить в ледяную невскую воду белая пуля.

У Белышева защекотало в носу. Он быстро отошёл от трапа. Шлюпка отделилась от борта и беззвучно ушла в темноту. Комиссар прошёл на полубак. Длинный ствол носовой шестидюймовки, задравшись, смотрел в чернильное небо. Чуть различимые в темноте силуэты орудийного расчёта жались друг к другу. Ночь дышала тревогой. Белышев прошёл к гюйсштоку. Неразличимая пустыня воды глухо шепталась перед ним. За ней лежал город, чудовищно огромный, плоский, притаившийся. Город лощёных проспектов, дворцов, город гвардейских шинелей с бобровым воротниками, город министерских карет и банкирских автомобилей. Город, вход в который был свободен для породистых собак и закрыт для нижних чинов. Белышев чувствовал, как этот город дышит ему в лицо всей своей гнилью и проказой. Этот город нужно было уничтожить, чтобы на месте его создать новый - здоровый, ясный, солнечный, широко открытый ветрам и людям.

Набережные были темны. Фонари не горели. Зыбкие и смутные тени передвигались за гранитными парапетами. Вдалеке, очевидно с петропавловских верков, полосовал сырую мглу бледно-синий меч прожектора. Он то взлетал ввысь, то рушился на воду, и тогда впереди проступали чёткие разлёты мостовых арок и вода стекленела, светясь.

Шаги сзади оторвали Белышева от созерцания. Он оглянулся. Член судового комитета Белоусов торопливо подошёл к нему.

- Сейчас захватил в машинном кубрике эсеровского гада Лещенко. Разводил агитацию.

- Где? - спросил Белышев, срываясь.

- Не беспокойся. Забрали и засунули в канатный ящик. Пусть там тросам проповедует.

- Смотрите вовсю. Чтоб не выкинули какой-нибудь пакости, - сурово сказал Белышев.

- Комиссар, шлюпка возвращается, - доложил сигнальщик, острые глаза которого увидели в ночной черноте слабые очертания маленькой скорлупки.

- Ну хорошо… А то уж я боялся за Серёгу, - мягко и ласково сказал комиссар и направился к трапу.

Со взятой у Захарова картой промера фарватера, влажной от дождевой воды и речной сырости, Белышев вернулся в кают-компанию. Едва взглянув на офицеров, комиссар понял: за время его отсутствия в кают-компании произошли какие-то события и офицерское настроение сильно изменилось. Офицеры уже не были похожи на кур, долго мокших под осенним ливнем. Они выпрямились, подтянулись, и в них чувствовалась какая-то решимость. Казалось, они опять стали военными.