Разведчики - страница 13

— Четверым ребятам отца вернули, — добавила женщина, гладя рукав Зоиного ватника.

— Не я — доктора.

— Кабы не ваша забота, Зоя Михайловна, не выжить бы мне…

Почему-то эта сцена неожиданно всплыла в памяти.

…Зоя, чуть склонив голову набок, снизу вверх взглянула на Синюхина. Он достал кисет с табаком и не спеша закурил, лицо его было очень спокойным.

— А вы как сюда попали? — спросила Зоя.

— Я в госпитале… Отсюда до него километров семь. — Завтра на комиссию, да и на фронт.

— На Карельский?! Наверное, увидите лейтенанта Марина?

Синюхин замялся:

— Думаю под Москву… Ну, сами знаете, наше дело солдатское — куда пошлют! А вы где же теперь?

— Была ранена, а сейчас с этим санитарным до Москвы, получила назначение на курсы усовершенствования медицинских сестер. В этом поезде раненых немного, их в Москве оставят, а поезд пойдет на фронт.

Синюхин оглядел Зою:

— Трудно вам будет, слабенькая вы…

— Ничего, поправлюсь, — Зоя улыбнулась. — А кому сейчас легко? — Она пожала плечами. — Мама мне из Сибири пишет — там с эвакуированным заводом — работают они дни и ночи, забыли, что такое отдых.

— А ранение у вас какое было? — задал Синюхин вопрос и пояснил: — Это я на случай спрашиваю, ежели придется товарища лейтенанта повидать.

— Ранение у меня тяжелое было, в брюшную полость. — Зоя опять подняла голову и взглянула на Синюхина: — Я все-таки напишу письмо, хоть коротенькое. Если не попадете на Карельский, опустите в почтовый ящик.

— Что ж, напишите, я обожду.

Зоя поднялась в вагон. Синюхин подошел к прогуливающемуся по перрону раненому.

— Это зачем же вас в Москву везут?

— Профессору показывать. В Москве тот профессор остался, не захотел выезжать… Нерв у меня какой-то перебит, поэтому и двигаюсь плохо. Он, говорят, хорошо этот нерв сшивает… Трое нас таких к нему едет.

Синюхин стал подробно расспрашивать о Калининском фронте, откуда был раненый, и решение ехать в Москву еще более окрепло. Прошел комендант поезда, предупреждая об отправлении. Синюхин помог раненому подняться в вагон.

— Вот, пожалуйста, — протянула Зоя с площадки письмо. Глаза девушки выражали горячую просьбу.

Послышался свисток паровоза. Колеса лязгнули, завертелись. Поезд набирал ход. Зоя стояла в дверях, держась за поручни…

Синюхин некоторое время шел рядом с вагоном, потом остановился, приложил руку к козырьку.

— Счастливого пути! — крикнул он.

— Прощайте, Синюхин! — донеслось к нему сквозь грохот идущих вагонов.

Белый халат Зои все еще был виден, потом он исчез, и Синюхин остался один.

Скрылся поезд, перестали гудеть рельсы, а он все стоял и стоял…

В госпиталь Синюхин вернулся к обеду. В вестибюле его поразила тишина. Он забыл, что сейчас наступило то время, когда раненые должны были находиться по своим палатам. Синюхин оглядел светлые стены со старинными стрельчатыми окнами, широкую, под белый мрамор, лестницу, ведущую на второй этаж, резные перила. На квадратной площадке, окруженный цветами, — Ленин с поднятой рукой…

Медленно, твердо ступая, Синюхин пересек вестибюль.

На лестнице, у окна, он увидел молоденькую медицинскую сестру соседней палаты. Облокотившись на перила, она плакала.

Женских слез Синюхин равнодушно никогда не мог видеть. Он подошел и ласково забасил:

— Чего плачете, сестрица? Обидел кто?

— Н… нет, Москва! — громко зарыдала девушка и, закрыв концами косынки лицо, побежала вниз.

У Синюхина сразу защипало в глазах, какой-то комок застрял в горле, душил его… Москва, она дорога, как мать! Как он понимал эту девушку! Вот она сейчас поплачет — ей и легче станет… А ему — хоть он криком кричи — легче не будет… Сколько страданий на земле, сколько страданий! Бить, бить проклятых врагов! Синюхин до боли сжал кулаки. Немедленно! Ни одного лишнего дня не сидеть здесь, в тылу! Скорей в часть! Завтра, после комиссии, документы в карман и прямо на вокзал. В Москву! Всего лишь триста километров. День-два — и в Москве!..

— Эй, битюг, где тебя черти носят? По всему госпиталю ищу! — кричал, перегнувшись через перила верхней площадки, его дружок Шохин.

Он быстро сбежал вниз. Шрамы сильно изменили его лицо. Оно стало еще более скуластым. Когда-то веселые, озорные глаза теперь были холодны и злы. Выше уха розовел большой шрам, его еще не прикрывали короткие волосы. Правая щека время от времени подергивалась, приподымая уголок верхней губы.