Развиртуализация. Часть первая - страница 6

Гриша предпочитал не сближаться с новыми людьми. Ему вполне хватало жены, сыновей, родителей и двух друзей («дистанционных, латентных», как он сам их называл из–за того, что в основном они пребывали в отдалении от его ежедневных маршрутов).

Тем не менее, он не переставал плодить ошибки в общении и витиевато, но одновременно неуклонно поднимался по карьерной лестнице – петляя, иногда на месяцы, замирая на ней, иногда перескакивая через ступени.

Не существует одинаково одаренных людей. Также и в семье – сумма достижений одного обязательно выше суммы достижений другого.

Шняга умела считать–взвешивать, умела радоваться за Гришу, тоскливо мирилась с горечью собственных поражений. Кутялкин, осознавший, что его сторона качелей навсегда перевесила успехи жены, пытался испытывать чувство вины.

Это удавалось, если он смотрел в детские близорукие глаза Шняги или оценивал, как годы стирают ее модельную внешность, рисуя взамен что–то более родное, пусть и не столь завораживающе-неприступное как прежде.

Однажды он случайно увидел, как она плачет – тайком, горько, беззвучно. Кутялкин догадывался – эти слёзы не от того, что Шнягу кто–то обидел. Скорее наоборот – всё у неё здорово: заботливый муж, очаровательные сыновья (они с Гришей называли их «бублики»). Просто не состоялась некая важная часть Шняги – оказались бесплодны полученные знания, профессиональные навыки, бешеная работоспособность.

Кутялкин давно пришел к выводу – настоящая любовь может проявиться не раньше, чем после пяти лет совместной жизни. До этого происходит всё, что угодно – играй гормон, скука, забота о потомстве, но только не настоящее чувство.

Шняга очень точно подытожила результат первых десяти лет брака:

– Ты добился, чего хотел. Теперь всё, что я чувствую, думаю, вижу, я хочу делить с тобой. Если я не рассказала тебе о чем–то, значит, этого попросту не произошло. Понимаешь, ты – мои глаза, уши и сердце, – созналась Шняга в минуты искренности. – Я словно живу для тебя. Вместо себя. Тобой.

В остальное время она пыталась доказать ему и всему остальному, гораздо менее весомому миру, что отлично справится и без Гриши.

За эту любовь Кутялкин планировал расплатиться жизнью.

 Золотая миля, 56 часов до начала информационной войны

Издалека Павлов и Андреев напоминали друг друга. Оба поджарые, коротко стриженые, хорошо, но нейтрально одетые. Выглядели как заслуженные, чуть перезревшие менеджеры торгового зала – одухотворенные тем, что через несколько дней пойдут, наконец, на повышение. Один гладко выбрит и многословен, другой щетинст, молчалив, убедителен. Никто не заподозрил бы в них идеолога и руководителя преступной организации.

Неочевидных отличий было гораздо больше. ОСА говорил тяжело, иногда неразборчиво и велеречиво. Но уверенно. Словно сваи вколачивал.

Павлов – частил, был точен в формулировках.

Андреев не потел. Он не пользовался парфюмерией. Его тело не пахло. Когда он молча стоял в стороне, казалось – его нет. Или вот–вот не станет. Он исчезнет или обратится другим существом. Но смутный привкус угрозы надолго достанется этой точке пространства.

«Шеф не отсвечивает, – объяснял Павлов жене. – Феноменальная способность».

Гена Павлов был подвижен и суетлив, но от него, в отличие от Андреева, не исходило опасности.

– Есть у меня на примете кандидатура. Никогда не значился нашим волонтером. Привык во всем сомневаться и лежать тюфяком, пока не пнут, – Андреев впервые нарушил правило - не разговаривать о делах за пределами бункера.

Павлов попытался скрыть досаду от того, что не понял намека, что не знает кого–то из потенциальных кадров, что его помощь не потребовалась.

– Не обижайся, дружище. Этот человек не для твоей бухгалтерии. Совсем другого сорта. Из серии «мне ничего не надо, если бы не…»

– И чего он хочет от Клуба? – Гена спросил это жестко как «чего он хочет от России», «от правительства и лично товарища Путина». Он вообще как чиновник («бывшим не бывает») оставался суров к карьеристам, даже если их честолюбивые дерзания были связаны со смертью.

– Он, как и многие у нас, не столько жизнью рискнуть желает, сколько словить волну, забуреть, серьезно продвинуться в пищевой цепочке. Но у него есть глобальное отличие от подобных ухарей. Отличие, которое делает его нашим человеком. Не поверишь – ему требуется неоспоримое доказательство, что он совершил все возможные подвиги для благополучия своей семьи. Для себя доказательство. Типа индульгенции за подписью Всевышнего или нашего отдела кадров, – скрежет, раздавшийся изо рта Андреева, менее всего походил на смех. – И желательно, чтобы для получения эдакой справки необходимо было приложить минимум усилий при их максимальном значении.